Ее эмоции прыгают с корабля. Прямо за борт. Слезы скапливаются на ее ресницах. Она так давно не чувствовала себя сексуальной. Заботливой. Счастливой. И Соломон сделал это. Он продолжает будить ее. Он заставляет ее жить.
Она всхлипывает, а потом разражается слезами.
О Боже. Вот черт. Она снова плачет.
Соломон возвращается с теплой мочалкой, кровать сдвигается, и он ложится на матрас рядом с ней.
— Тесс? — Его хрипловатый голос окрашен беспокойством.
Даже то, как нежно он ее вытирает, заставляет горячие слезы снова застилать ей глаза.
— Я в порядке, — говорит она, вытирая щеки, но она похожа на протекающий кран, который не хочет останавливаться. Она садится. Смотрит на его бороду, всклокоченную и дикую.
— Я в порядке. Я счастлива. Ты первый человек, который заставил меня почувствовать себя сексуальной за долгое время. Мне это было необходимо. Спасибо. — Она фыркает. — Прости меня за гормональный срыв.
— Не за что извиняться, — твердо говорит он. — Пойдем. — Вернувшись в постель, он натягивает на нее одеяло из искусственного меха и прижимает ее к своей широкой груди. Он позволяет ей плакать и обнимает ее. Он не говорит ей остановиться и не пытается ее отвлечь.
Как давно она никого не впускала в себя? Не позволяла кому-то видеть, как она плачет. Страдает. Хочет. Давно ли?
И ей не стыдно.
Потому что здесь, в сильных объятиях Соломона, она чувствует себя в наибольшей безопасности.
Она должна встать с постели. Выбраться из его объятий, вырваться из него и вернуться к работе. Она хочет пожалеть об этом. Но она не хочет. Она не может. Все, что она чувствует, — это невероятную благодарность Соломону за его… помощь? Понимание? За то, что он влетел в нее, как товарный поезд? Да. Это.
Завтра.
Завтра она сдержит его, оттянет назад.
Удар по животу заставляет ее подпрыгнуть.
— Черт, — пробормотал Соломон, его красивое лицо смутилось. Он протягивает руку и убирает ее от живота. — Извини, я не должен был…
— Нет. Все в порядке. — С непонятной мягкостью в животе она берет его большую руку и прижимает к своему животу. — Ты можешь.
У него вырывается вздох, как будто он едва может в это поверить.
Никто не говорит. Они ждут.
Тесси с любопытством изучает его ладонь, лежащую на ее животе. Она огромная. Чудовищная. Как будто гигант держит в руке весь мир.
Но в кои-то веки Мишка молчит.
Она тоже проводит ладонью по своему животу. Боковым зрением смотрит на Соломона.
— Думаешь, мы его спугнули?
— Это хороший знак. Парень знает, когда нужно залечь на дно.
Она смеется.
— Да.
Несмотря на легкий тон, он выглядит подавленным.
— Так что тебе нужно?
У нее перехватило дыхание. Она поворачивает голову и видит, что он смотрит на нее.
Если он будет продолжать спрашивать ее об этом, она очень быстро превратится в лужу.
Ничего. Все. Должна ли она сказать это? Она колеблется.
Но потом предательски пролепетала:
— Тебя?
Он кивает, его лицо становится мягким от эмоций, которые она не может определить.
— Ты меня поймала. — Он прижимается поцелуем к ее лбу и отстраняется. — Но сначала еда. Ты голодна?
Она приподнялась на локтях, одеяло накинуто на нее, как тонкий наряд тоги.
— Голодна.
Соломон бросает на нее строгий укоризненный взгляд.
— Ты должна была поесть раньше. — Быстро поднявшись на ноги, он берет телефонную трубку и расхаживает по комнате, набирая заказ на обслуживание номеров. Его крупное тело — сплошная стена напряженных мышц. — Ну вот, — говорит он, кладя трубку. — Заказал все из этого чертового меню.
Она улыбается.
— Как и положено.
Его внимание переключается на проигрыватель. Он поднимает большой палец.
— Можно?
Она кивает.
— Он в кейсе.
Соломон перебирает три пластинки, которые она принесла, и останавливается на Хэнке Уильямсе. Одинокая, мелодичная музыка наполняет номер. Странный контраст с ярким солнцем и веселой атмосферой пляжа за окном.
— Ты из Лос-Анджелеса, — раздается его мягкий гулкий голос. Он забирается обратно в постель и притягивает ее к своему мускулистому плечу. Она вздыхает, не сопротивляясь. Ноги у нее все равно не работают, благодаря тому, что он выбил из нее всю гравитацию.
Одна ночь.
Она может провести одну ночь.
— Так почему кантри? (прим. обобщённое название формы музицирования, возникшей среди населения сельских районов юга и запада США)
Она приспосабливается в его объятиях. Вместо привычной защиты — отгородиться — Тесси смиряется. Смягчается. У них будет общий ребенок. Он должен немного знать о ней. Это справедливо.
— Моя мама работала в сельском баре, когда я была маленькой. — Тесси улыбается воспоминаниям. — Мы пели вместе с ней под музыкальный автомат в конце ее смены, и это прижилось. — Затем она смеется и закрывает лицо. — Я часто фантазировала, что мой папа — Джордж Стрейт. Как это смешно!
— А что случилось с твоим отцом?
— Я его не помню. Он ушел от нас, когда мне было два года. Вышел за сигаретами и больше не вернулся. — Из нее вырывается грустный смех. — Если это не песня в стиле кантри, то я не знаю, что это такое.
Соломон хмурится, проводя линию по ее руке.
— Черт. Мне очень жаль, Тесс.
— Все в порядке. Ему не нужна была моя мама, и я ему не нужна. — Она прижимается к его большому телу, позволяя слабым звукам песни "I Saw the Light" прогнать давление, нарастающее в ее глазах. — Нам было лучше без него.
Хмурый взгляд не сходит с лица Соломона, колесики в его мозгу вращаются.
— Твоя мама растила тебя одна.
— Верно. — Она кивает. — Она была матерью-одиночкой, и ей это удавалось. Она действительно была такой. Никогда не пропускала ни одного конкурса орфографии. Ни одного концерта. У нас всегда было достаточно денег. Не знаю, как, но нам хватало. Она всегда заботилась обо мне. Я всегда чувствовала себя в безопасности. Я хочу сделать это для Мишки.
— Ты сделаешь.
— Ты так уверен. — Она поглаживает его непокорную бороду. — Так торжественно.
Он улыбается, небольшой улыбкой, но она смягчает его суровый вид. Они оба ей нравятся. И мягкий Соломон, и жесткий. Потому что с ним, в любом случае, она чувствует себя в безопасности.
Он молчит, слушает. Ждет.
Тесси выдохнула, преодолевая яму в животе. Даже спустя столько лет об этом нелегко говорить. Но она хочет учиться, практиковаться, чтобы потом рассказать сыну об одном из самых лучших людей на свете.
— Моя мама умерла, когда мне было семнадцать лет. Прямо перед тем, как я поступила в колледж. У нее был рак груди. Она не успела его обнаружить, пока он не перешел в запущенную
