Сначала банкротство, теперь инсульт. Я чувствовала себя худшим человеком и не понимала, как наша жизнь, когда-то такая размеренная и счастливая, превратилась в это.
Вечером врач нас все-таки выгнал из больницы уговорами и заверениями, что с Денисом ничего не случится за ночь. Мы поехали в квартиру Тамары Валентиновны вместе, потому что я не хотела оставлять ее одну. Она не протестовала, наверное, и сама боялась остаться наедине с собственным горем.
Удивительно, но она не задала мне ни одного вопроса. Например, почему я с чемоданом? Почему я не находилась рядом с Денисом, когда все случилось? Где я вообще была? Мне оставалось только гадать, что Денис ей рассказывал все это время. А может быть, она знала всю правду, но по какой-то причине решила сейчас не афишировать? Не знаю. Самое главное, что я не видела с ее стороны никакой злости или осуждения, этого было достаточно.
Оставлять Дениса и его мать в текущих условиях я не планировала. Учитывая мои поступки, меня едва ли можно было назвать хорошим человеком, но все же Самойловы стали моей семьей. И чтобы не произошло между мной и Денисом, он ни в чем не виноват и заслуживает от меня только самого лучшего отношения.
В квартире Тамары Валентиновны все еще чувствовался налет советского времени. Кажется, с тех пор она не поменяла ничего — ни ковры на стенах, ни платяные шкафы. Хотя квартира выглядела чистой и опрятной, она следила за ней, но сколько бы раз Денис не предлагал ей сделать ремонт или хотя бы обновить мебель, она отказывалась. Квартира хранила слишком много воспоминаний о ее любимом муже, которого она давно похоронила, о молодости, поэтому она не хотела избавляться от старых вещей.
Мы по очереди сходили в душ, потом уселись на кухне пить горячий чай.
— Он такой молодой… как же так, — расстроенно звучал периодически ее голос.
Кажется, она даже не осознавала, что произносит это вслух.
Тамара Валентиновна дрожащими пальцами помешивала ложкой в кружке, хотя даже не положила сахара. Ей было уже шестьдесят пять лет. Ее обычно ухоженное лицо, на котором всегда светился аккуратный макияж, сейчас было бледным и без следа косметики, поэтому она выглядела старше, чем обычно. Мое сердце сжималось каждый раз, когда я смотрела на нее. Я впервые видела, чтобы горе так быстро и сильно преобразило человека, до неузнаваемости.
— Тамара Валентиновна, все будет хорошо, — тихо прошептала я, касаясь мягко ее руки.
Но я не знала — а будет ли хоть что-то еще хорошо.
Врачи давали неоднозначные прогнозы. Именно сейчас мне казалось жизненно важным, чтобы Денис очнулся, был здоров и полон сил. Я не выживу, не справлюсь, если с ним что-то случится, если его не станет. И дело не только в необъятном чувстве вины. Просто сейчас я осознала, что именно Денис был за все последние года для меня самым родным и близким человеком. И я не могла представить, как это — жить в мире, где нет его.
И нет, это не про то, что я вдруг решила к нему вернуться. Совсем не об этом. Нам с ним больше не по пути — это я понимала явно и точно. Он не сможет простить, а я уже, наверное, и не хочу этого. После всего, что произошло за последнее время между мной и Тимуром, я поняла и приняла, что только Старцев — тот, кого я действительно умею любить всем сердцем, всей душой. Все остальное самообман.
Но мне важно было просто знать, что я не сломала жизнь человеку, который любил меня так, как никто больше. Заботился, оберегал, делал счастливой. Помог встать на ноги, стать личностью, обрести профессию. Сделал для меня так много. И ни разу не причинил боли, если не считать той сцены в его кабинете. Мне важно было знать, что он живет, дышит… и увидеть его однажды вновь счастливым.
Глава 25. Тимур
Я смотрю на склонившуюся фигуру над больничной койкой. Саша заботливо поправляет одеяло, хмурится, что-то даже бормочет себе под нос.
Отворачиваюсь от прозрачной двери, прислоняюсь затылком к стене, устало вздыхая.
Да, не это я ожидал здесь увидеть. Совершенно не это.
Как теперь поступить, не знаю. Я нарушил подписку о невыезде, чтобы примчаться к ней, поговорить. Да, заплатил кому надо, прилично заплатил, но все-таки приехал.
Несколько дней метался как зверь в клетке после того, как узнал, что она уехала в Питер, к мужу. Сначала злился адски, решив, что сука она двуличная, и нет смысла по ней убиваться. Но мне нужно было убедиться, удостовериться, разобраться. Своими глазами увидеть.
Увидел. А что делать с новыми знаниями ума не мог приложить.
Еще раз посмотрел на тонкую, худую фигуру в больничном халате. Обычно распущенные волосы собраны в хвост, который уже немного растрепался, так словно она слишком много времени без перерыва находится в больнице и ее абсолютно не заботит такая незначительная деталь как внешний вид.
Врач сказал, что все серьезно. Есть шансы, что Самойлов просто не очнется, а если все-таки откроет глаза, может остаться инвалидном.
— Блядь, — тихо, смачно выругался под нос.
Вот почему она так спешно уехала. А уже себя надумал… кучу всего. Представлял, как она тут трахается с Самойловым, и сходил с ума. Даже литры виски не помогали заглушить эти надоедливые, безумные образы в моей голове.
Еще раз посмотрел на Сашу. Она уже не стояла, а сидела рядом с кроватью на стуле. Склонила голову, взяла руку Самойлова в свои и прижалась к ней лицом. Смотрела куда-то вдаль невидящим взглядом.
Эта сцена меня бесила. Столько в ней было интимного, словно этих двоих связывало так много личного и важного. Будто бы вся эта ситуация разворошила ей душу и убивала ее медленно и мучительно. Саша словно похудела, осунулась, была бледнее, чем обычно. И от мысли, что она настолько сильно переживает из-за своего мужа, я почувствовал себя так, словно кто-то прокручивает нож в моей груди.
Мне тяжело было принять, что он так много для нее значит. Я всегда максимально старался абстрагироваться от всего, что касалось их отношений. Я просто не мог вынести мысли, что она действительно его любит. А если даже не любит, то чувствует что-то сильное, весомое, важное. Никто не имел права занимать такое значительное место в ее жизни, кроме меня. Никто…
Мне не было все равно. На него. На них. Никогда. Мне слишком важно было, чтобы она была моей и только моей. Всегда. И тяжело смириться с тем, что кто-то другой называет Сашу своей, тем более на законных основаниях.
Но не хотел, не имел права просить ее уйти от Самойлова. Бросить, развестись. Тогда это было бы мое решение, а не ее. Я ждал… ждал, что она сама поймет, услышит. Ведь я постоянно… постоянно говорил, как она мне нужна, что я не хочу ее отпускать, не могу. Никогда.
И я видел, как она сопротивлялась мне, нам. В ее жизни уже все было нормально, правильно, как надо, а тут пришел я. Она смотрела на Дениса так, как никогда на меня. С затаенной глубокой нежностью, благодарностью, доверием. И она рвалась к нему обратно тогда, когда я пытался ее отвоевать, забрать, присвоить.
Я должен был… наверное, быть как всегда эгоистом и просто выдвинуть ей ультиматум — разводись. И я бы так и сделал…
Я точно не был чертовым моралистом, ни на грамм. Мне было плевать на Самойлова. Скорее наоборот — мне хотелось ему хорошенько вдарить и что-нибудь сломать. Я бы с удовольствием смотрел, как он захлебывается собственной кровью и исчезает из жизни Саши. Навсегда.
Но я, черт возьми, не мог выдвинуть этот ультиматум, потому что тогда она никогда бы не согласилась с тем, что сам я не разведусь. Нельзя требовать то, что не можешь дать в ответ. Человек этого просто не примет, не поймет, его это будет ломать, уничтожать. И я боялся, что подобный ультиматум все сломает.
Это не только не вернет мне Сашу, я ее окончательно потеряю. Она будет делать все назло, вопреки, ведь то, что я от нее требую нечестно, несправедливо. Поэтому я просто ждал… когда она поймет, признает, что не может без меня дышать… жить… Подыхает… Также как я без нее уже давно.
