лесом и соединенные хребтами поменьше. Затем они снова скрылись в море сосен.
Вершины гор были сглажены временем и эрозией, но повсюду виднелись неровные борозды.
― Ух ты, ― прошептала я, выглядывая в окно, как щенок.
― Это часть Альп, ― сказал Массимо, ― но они простираются всего на 60 миль с востока на запад. И выглядят они совсем по-другому из-за минералов, из которых они сделаны. В некоторых местах на закате горы становятся розовыми.
― Мы можем это увидеть? ― восхищенно спросила я, продолжая смотреть в окно.
―…Может быть, ― сказал Массимо. ― Когда все это закончится.
Я ему не поверила.
Как только все закончится, он вернет меня Ноне и больше не оглянется.
Но на минуту мне было приятно притвориться, что все будет иначе.
Массимо
Когда мы вышли из хижины, на Лучию что-то нашло.
На ее лице отразилось благоговение, когда она медленно повернулась и оглядела все вокруг.
Она смотрела на все со спокойной сосредоточенностью ― на деревья, на землю, на хижину.
А когда она увидела горы, то практически все время прижимала ладони и нос к стеклу.
Было интересно осознавать, что вещи, которые я всю жизнь воспринимал как должное ― леса, деревни, горы, ― для нее были совершенно новыми.
Венеция была прекрасна, но это была рукотворная красота. Самое большее, что остров мог предложить в плане природы, ― это несколько безупречно ухоженных парков. Очень красиво, но как-то стерильно.
И ничто не сравнится с Доломитовыми Альпами.
В ясный день из Венеции можно было увидеть горы, но они находились в 100 милях оттуда.
Вблизи они выглядели величественно…
И это явно произвело на нее заметное впечатление.
Я понял, что она не просто богатая девочка, которую интересуют только сумочки и одежда.
Она была способна искренне удивляться и глубоко ценить природу.
В этот момент она была…
Что ж, она была очаровательна.
Завораживала.
Ее глаза сверкали…
И они были наполнены невинностью и радостью, которую редко увидишь, разве что в глазах детей.
Благодаря этому она начала мне нравиться гораздо больше. Я начал чувствовать к ней что-то вроде привязанности.
А потом она решила все испортить.
― Ну и… насколько он большой? ― спросила она с ухмылкой.
Мы были в ресторане в Падоле. Это было крошечное заведение с деревянными панелями на стенах и открытыми балками на потолке в форме буквы «А». Декор был скорее швейцарским, чем итальянским. Зимой город превращался в горнолыжный курорт ― очень маленький, но все же, ― и на стенах висело множество фотографий Доломитовых Альп, покрытых снегом.
В ресторане находилось несколько местных жителей, но, поскольку я был одет как лесоруб, они не обратили на меня ни малейшего внимания, разве что оценили мой рост. Гораздо больше их заинтересовала Лучия, в ее красной кожаной куртке и шелковой блузке.
По крайней мере, она не раздражалась и не пялилась на людей, как во время ужина накануне вечером.
Нет, она просто пыталась поставить меня в неловкое положение.
― Серьезно, насколько он большой?
Я разрезал свою яичницу и съел кусочек.
― Мы не будем говорить об этом.
― Очевидно, что будем. Восемь дюймов? Девять?
Я уставился на нее.
― Ты можешь просто дать мне спокойно поесть?
― Конечно, как только ты мне скажешь. Десять?
Я проигнорировал ее и отпил кофе.
― Ну же… просто скажи мне, насколько он большой.
― Гораздо больше, чем ты можешь выдержать.
Она откинула голову назад и хитро улыбнулась.
― О-о-о… вызов принят!
― Мы не будем спать вместе.
― Технически, мы уже спим вместе. Только не трахаемся.
― И не будем.
Она наклонила голову и спросила с притворной невинностью в глазах: ― Почему?
― Потому что твоя бабушка меня убьет. И ты это знаешь, ― нахмурился я. ― Поэтому ты так себя ведешь.
― Я не хочу, чтобы она тебя убила. Мы ей не скажем.
― Я тебе даже не нравлюсь.
Она пожала плечами.
― Я трахалась со многими парнями, которые мне не нравились.
― Ладно, ты мне не нравишься.
Она одарила меня такой улыбкой, с которой, я готов поспорить, мангуст смотрит на кобру.
― Меня это не беспокоит.
― А меня да.
― О-о-о, ты бережешь себя для брака? ― спросила она с сочувственным, понимающим кивком. ― Ты хороший католический мальчик? Ты гей? Это совершенно нормально, если ты…
― Я не гей, ― сказал я, прищурившись.
― Да, я знаю, ― ухмыльнулась она. ― Судя по тому, как ты пялился на меня на кровати прошлой ночью, ты точно не гей.
― Ешь свой завтрак.
Она вздохнула, разрезая свою вафлю.
― Знаешь, я должна заказать сосиски. Видимо, это единственное мясо, которое попадет мне в рот в ближайшее время…
Я уставился на нее.
― Может, ты заткнешься?
Она изобразила притворное удивление.
― Боже мой. Брюзга.
А потом она, наконец, подарила мне несколько блаженных минут тишины и покоя, пока ела.
Дело было не в том, что ее разговоры о сексе меня расстраивали или что-то в этом роде.
Дело в том, что они меня возбуждали…
Мысли о том, как она лежит на кровати голая…
Ее взгляд, когда она расстегивает мои брюки и достает мой…
Черт.
Я чувствовал, как мой член становится твердым под джинсами.
Хорошо, что я успел подрочить, а то бы он так и не опустился…
И я бы так и не услышал, чем все это закончится.
Массимо
Как бы то ни было, я все равно не услышал концовки.
Мы закончили завтрак и уже собирались идти по своим делам, когда она спросила:
― Ну… так насколько он большой?
― Как я уже сказал, слишком большой для тебя.
― Об этом я буду судить сама. Каким-то женщинам он не нравился? Он что, даже не помещается в них?
― Заткнись, пожалуйста, нахрен.
― Неважно. Рано или поздно я все равно узнаю, даже если мне придется врываться к тебе, пока ты принимаешь душ. Хотя вода такая чертовски холодная, что я уверена, что впечатление будет неверным.
Она говорила в основном по-итальянски, поэтому предложение звучало так:
― Sono sicuro che ci sarà qualche shrinkage.
Как и «бумер», я не знал это английское слово.
― …shrinkage?
― Ты знаешь — уменьшение. ― Она изменила голос, словно подражая взволнованному человеку. ― Я только
