осложнениями, м? Ты бы этого хотела?
У Доминики ноздри вздрагивают, но даже ее гнев не позволяет ей сейчас сказать, что она бы обрадовалась сценарию, в котором меня бы ждала боль, кровь и возможная трагедия.
Значит, выпрыгнула она ко мне с яростью и гневом, но убежала в испуге.
— Что за тупые вопросы, — шипит она маленькой гадюкой и громко топает к свободному креслу.
Падает в него и вытягивает ноги. Выпячивает подбородок и смотрит перед собой:
— Ненавижу… Достали…
Возвращаюсь мыслями во вчерашнее утро, в котором я встретила злющую Доминику. Вспоминаю ее громкие и визгливые крики о том, что я пузатая лохушка, а затем моя память цепляется за фотографии, которые мне были показаны в доказательство того, что у нее с папулей все серьезно.
Только вот реальность — другая.
Я растерянно смотрю на Богдана, а затем на Доминику, которая закатывает глаза от моего взгляда и демонстративно фыркает, высказывая мне презрение и высокомерие.
Я помню фотографии с довольным улыбчивым Богданом, который держит в руках Доминику малышку.
Это были семейные снимки, которые обычно пересматривают и вспоминают о теплых моментах из прошлого, но я не чувствую этого теплого прошлого между Богданом, Кристиной и Доминикой.
— Пузо у тебя и правда большое, — заявляет Доминика.
— Прекрати, — резко и жестко обрывает ее Богдан, а затем ослабляет галстук и разминает шею.
Закрывает глаза и тихо говорит. — Пора чувствовать момент, когда надо молчать, Доминика. Это полезный навык.
У меня в сумочке, что лежит на коленях, вибрирует телефон. Я его торопливо вытаскиваю. Светка.
Скинуть звонок?
Нет, я его принимаю и слышу в трубке всхлипы и печальный голос:
— Мам…. Мне платье разонравилось… Мам, что делать? Мам, может, мы успеем другое заказать… Или поехали в салон?
Кажется, надо не только Доминику воспитывать и приводить в чувство, пусть мне и хочется ухватиться за этот предлог и сбежать.
— Я занята, милая, — стараюсь говорить спокойно и ровно, — и нет, я не приеду. И платье новое покупать не будем. Налей себе ромашкового чая и подыши.
В трубке обескураженное молчание.
— Все, мне пора, милая, — в моем голосе нет привычной мягкости. — Мне сейчас очень неудобно говорить, — Богдан переводит на меня заинтересованный взгляд, который я принимаю с приподнятым подбородком. — Не нравится платье, то можешь выйти замуж в спортивном костюме и кроссовках.
Глава 40. Узнать правду
— Я не люблю твою маму, — тихо говорит Богдан, прямо глядя на Доминику. — И никогда не любил.
Жестко.
Даже жестоко.
В глазах Доминики проскальзывает та темная тень, от которой у меня сжимается сердце.
Ни один ребенок не должен слышать такое. Даже капризный и злой ребенок. Глотку сдавливает болезненный спазм.
Я приехала на казнь Доминики.
На жестокую и холодную казнь, в которой я пусть и не занесла топор, но стала зрителем.
Мне больно. Я не могу сделать вдоха.
Бледная Доминика молчит.
— Да, у нас была связь, — продолжает Богдан, не отводя взгляда от Доминики. — Разовая, после которой мы разошлись, но через девять месяцев твоя мама появилась вновь…
— Хватит, Богдан! — Кристина взвизгивает и вскакивает на ноги. — Что ты за чудовище?!
— Села! — Богдан рявкает и затем понижает голос. — И заткнулась. Все это, — он щурится, —
логичный исход, Крис.
Прикусываю кончик языка в попытке отрезвить себя и, наконец, сделать судорожный вдох.
В глазах Богдана нет ярости, пусть он и закричал на Кристину, но есть какая-то, темная обреченность, от которой мне холодно.
— Сядь, Кристина, — повторяет он. — Не надо меня сейчас раздражать визгами и криками, какой я мерзавец. Я это знаю, но я могу стать еще хуже, Крис.
Он не моргает, и Кристина медленно возвращается в кресло, приподняв подбородок. Косится на меня и шипит:
— А ты и рада, да?
— Нет, — мой шепот вздрагивает. — Нет, совсем нет.
Я хочу встать и уйти, но не могу, будто мой живот стал весить как минимум центнер.
Неужели я так и буду слушать и смотреть, как Богдан отрезает кусок за куском от души Доминики?
А выбор разве есть?
— Твоя мама пришла тогда, когда ты уже родилась, — Богдан переводит взгляд на Доминику, у которой по щекам катятся слезы. — Нет, я не горжусь тем, что мы пришли к тому, что я откупаюсь и скрываю правду.
— ты…
— Не надо меня сейчас перебивать, — Богдан прищуривается на Доминику. — Я обеспечивал твою маму и тебя на протяжении всех этих лет. Я мог, конечно, забрать, тебя у матери и…
— Принести мне? — перебиваю Богдана прежде, чем понимаю, что задала вопрос вслух. — В
нашу семью?
Богдан медленно приглаживает правую бровь пальцами, глядя перед собой каким-то пустым взглядом, и тихо отвечает:
— Да, была такая мысль.
— Так вот о каком выборе ты говорил…
— Да, — переводит на меня отрешенный взгляд. — Но я пришел к выводу, что это было бы глупо и невозможно…
— Да как вы смеете?! — Кристина опять кричит. — Вы, что, кайф ловите от слез моей дочери?!
— Заткнись! — теперь повышаю голос я больше не в силах держать в себе гнев. — Господи! —
прячу лицо в ладонях и медленно дышу. — Да что же это такое… Что же вы наделали?!
Больно.
Уже не за себя, а девочку, которая родилась из-за глупости, эгоизма и похоти двух безответственных людей.
Дети должны рождаться по любви, но реальность к ним жестока и несправедлива, а им потом жить и отвечать за грехи родителей.
— Ты не любил меня…
Слов Доминики, как ножом по сердцу.
— Но у тебя была крыша над головой, дорогие игрушки, хороший частный садик, частная школа, репетиторы, — перечисляет Богдан. — И ты получишь высшее образование…
— Мне был нужен папа! — крепко зажмуриваюсь. — Папа! Я хотела
