я обвожу взглядом зал и Раи не вижу. Ничего она не скажет, пусть не выдумывают. Концерт заканчивается, и после общелагерного круга, на котором под гитару Феди мы поем красивые а-ля колыбельные на ночь, расходимся на круги отрядные. Быстренько выслушиваем эмоции и впечатления детишек, сбиваемся в традиционную «капусту-обнимашку». Отправляем детей на водные процедуры перед сном.
- Герман, на планерку иду сегодня я, так как завтра наш день «Оттепель», нам нужно дневку рассказать и отдельные детали, – напарница ловит меня в коридоре перед тем, как зайти в свою комнату.
- Хорошо, а после планерки мы поговорим.
- О чем?
- Не надо делать вид, что не о чем, Маш, мы же не в детском саду. Наше свидание закончилось вообще не так, как должно было.
- По-моему, ты все уже сказал, что хотел, – упрямо стоит на своем. Она не Овен по знаку Зодиака часом?
- Нет, Маша, не все, – я решаю придержать ее за локоть, потому что мне кажется, что она и сейчас сбежит. Маша сразу опускает взгляд к месту моего прикосновения.
- Герман Юрьевич, не позволяйте себе лишнего при детях. Про нас уже знает весь отряд.
- Может, это потому, что ты девочкам в беседке душу изливаешь?
Тихонова выдергивает свою руку и растирает локоть ладонью, словно я оставил на ее коже что-то липкое.
- Может, это потому, что ты вечно то лежишь на моей кровати, то закидываешь руки на мои плечи, то целуешь меня под окнами корпуса, то цветы мне на пороге даришь?
- Не нравится? – чувствую, как опять начинаю закипать. Я, блин, хотел помириться, а не сделать все еще в сто раз хуже. – Ну, я жду ответ.
- Ты самый наглый напарник из всех возможных.
- Допустим.
- Так, ребята, брысь отсюда, на разборки чешите в вожатскую, – заботливый папочка Федя обнимает нас обоих и почти насильно запихивает в женскую вожатскую, дверь которой держит открытой Виталик.
Фак! Я и думать забыл, что мы стоим посреди корпуса, а дети могут наблюдать за нашим спектаклем.
- Не трогай меня! – рычу на Федю. – Да какого на хрен...
Но вдвоем с Виталей они справляются на отлично: нас с Тихоновой заталкивают в комнату, в которой никого нет, закрывают дверь и, судя по всему, подпирают своим весом с той стороны.
Марья не сдается и колотит своими маленькими кулачками в дверь. Да, пожалуй, Овен, надо дату рождения проверить. Пока она пытается добиться того, чтоб нам открыли дверь, я прохожу и усаживаюсь на ближайшую к двери кровать – Алинкину, да и фиг с ней. И с кроватью, и с Алиной-козой.
- Да блин! – Маша в последний раз бьет кулаком и опускает руки, разворачивается и спиной приваливается к двери. – Ты доволен? Хотел эту чертову драму на всю «сотку» разыграть?
- Я ничего не хотел. Но если уж ребята решили вот так с нами поступить, ок. Воспользуемся моментом. Выскажи все, что ты обо мне думаешь.
- Я о тебе не думаю!
- Вранье, – такой ее ответ сразу бракую.
- Избалованный! – а вот это уже больше похоже на правду. – Наглый! Несерьезный! Ищущий просто развлечений! Мажор!
- Всё высказала? – лениво поднимаюсь с кровати и подхожу к Тихоновой.
- Всё, – гордо вздернув подбородок, складывает руки на груди и отводит взгляд.
А я смеюсь с этой картины. Вы только посмотрите на нее! Злится она, еще и во всех грехах обвинила. Ну вот такой ей достался, далекий от совершенства.
- Молодец. А теперь отходи, и я открою дверь.
- И все? Даже ничего не скажешь?
- Дай подумать, – чешу колючий подбородок, изображая на лице мыслительную деятельность. – Хмм. Нет. Если я начну оправдываться, это будет неправдой. Начну с тобой спорить – мы поругаемся. А переубеждать тебя поцелуями я сейчас не настроен. И да, я тебе цветы хотел подарить. Потом занесу и на подоконник поставлю, а теперь двигайся и дай мне выйти.
Глава 22. Он в тебя втрескался
Маша
Отхожу в сторону, а Герман слегка надавливает на дверь и без труда ее открывает. Нас тут уже никто насильно не держит. Показательно хлопнув дверью, Герман уходит, видимо, контролировать «отбой» в отряде. Через минуту ко мне заглядывает Федя.
- Вы помирились?
- Да идите вы все на три буквы! Надоели. Хватит лезть в чужую жизнь! – не могу взять себя в руки и ответить спокойно.
- Фиалочка, за тебя переживаем. Не за этого же звездюка.
- Не надо за меня переживать, мне не пять лет. И за него не надо переживать. хватит совать нос в наши дела!
Схватив папку с распечатками дневки и своими заметками, проношусь мимо слегка растерянного Федора. Не хочу больше ни слова от него и от них всех слышать!
Может, Герман прав в том, что я веду себя несколько по-детски, но он и сам хорош. Я крою его самыми неприятными эпитетами, а он соглашается? Так, получается? Даже спорить со мной не стал. Выходит, он и есть такой на самом деле?
В какой-то момент я поняла, что Золушка слишком поверила в сказку. Ну надо же, красивый мальчик, случайно попавший в наши ряды, из всех возможных девушек обратил внимание именно на меня. Правда, никакой сказки обещать не может, потому что в статусе «не определился». А я так не могу: если начинать отношения, то не для галочки, не ради веселья и удовольствия, а ради того, чтобы стараться быть вместе по-настоящему.
Есть у Шацкого и здравые мысли – делиться происходящим с детьми, конечно, нельзя. Я не сливала девочкам из отряда подробности, но на эмоциях ляпнула, что мы с Германом Юрьевичем поссорились. Нет, однозначно нет. Так делать нельзя, если хочешь считаться отличным педагогом. Больше ничего ни с кем обсуждать не буду: и дети, и вожатые не должны быть в курсе наших с Шацким взаимоотношений.
Прихожу на эстраду, где еще никого нет, и пользуюсь этой минуткой тишины. Прикрываю глаза и пытаюсь представить, что смена уже закончилась, все трудности позади, а я на море. Лежу на чистейшем горячем песочке, зарываясь в него ногами, и подставляю лицо солнышку. Больше не несу ответственность за то, что кто-то в отряде чихнул, кто-то с кем-то повздорил, к кому-то приехали родители с домашними котлетами в жару под тридцать пять градусов, а кто-то (Степочка, например) после отбоя залез в комнату девочек и немного завис.
Чувствую, как начинаю мечтательно улыбаться, но тут в мое сознание дорогу себе наглым образом прокладывает кудрявое создание с бездонными голубыми глазами. Резко появляется в моих фантазиях, укладывается рядом на песочке и никуда двигаться
