Ознакомительная версия.
– Как-кую партию?.. – растерянно пробормотал Василий. – Я думал, на фронт…
– Вы, Василий Константинович, я смотрю, подзабыли, что такое комсомольская дисциплина, – усмехнулся тот. – Согласен, Восток с непривычки расхолаживает. Или как правильно – разгорячает? У вас же пятерка была по русскому языку, а, товарищ Ермолов? И в школе, и в училище?
Незнакомец встал и подошел к столу Мирзоева, рядом с которым, так и не получив приглашения сесть, стоял Василий. Лицо у этого человека было не таджикское, а русское, круглое; блестела гладко выбритая голова. Глубоко посаженные маленькие глаза были такого неопределенного цвета, что казалось, их нет вовсе – взгляд растворялся прежде, чем собеседник успевал его уловить.
– Да, – мгновенно, словно от ушата холодной воды, придя в себя, ответил Василий. – Я с отличием окончил. И училище, и Горный институт тоже.
– Вот именно. Поэтому руководство сочло нужным оказать вам доверие. Несмотря на отсутствие опыта – и трудового, и, так сказать, жизненного. И несмотря на некоторые особенности биографии, – многозначительно добавил он. – От мамаши не имеете известий? Ладно, можете не отвечать, знаю, что не имеете. Иначе ваш вопрос по-другому решился бы. А решился он положительно на высоком, так сказать, уровне. Ну что, товарищ Ермолов, ознакомились с составом полезных ископаемых Памира? – не обращая внимания на Мирзоева, который сидел на своем начальственном месте неподвижно, как камень, спросил этот человек без взгляда. – Вы присаживайтесь, присаживайтесь, в ногах, как говорится, правды… Народный фольклор. В общем, будете работать в партии, которой поручена разведка стратегического сырья. Урана, – понизив голос, добавил он. – С его свойствами вы, надо думать, по таблице Менделеева знакомы. Значит, должны понимать, почему руководство страны считает необходимым наладить его добычу. В свете, так сказать, происходящих военных событий. – Он зачем-то выдержал изматывающе-длинную паузу и произнес: – А если не понимаете, то, значит, и не положено вам понимать. Ваше дело найти, а потом без вас разберутся. Так что, Василий Константинович, почитайте какую там следует литературку, а главное – пройдите инструктаж. Товарищ Мирзоев вам скажет, у кого. На все про все вам ровно сутки. Потом выезжаете по месту назначения. В Обигарм. Где Язгулемский хребет, знаете? Ну, не знаете, по дороге узнаете. Вещи отберите те, которые подходят для работы в полевых условиях. Обигарм – это только первый пункт, оазис, так сказать, цивилизации. Да, и ко мне попрошу зайти, в первый отдел. Непосредственно перед отбытием. Получите последние инструкции. Там вам, имейте в виду, не детский сад, дело серьезное. И хоть глубокий тыл, а тайна – военная. Жду вас у себя, товарищ Ермолов. Не задерживайтесь со сборами.
А какие у него были сборы? Да и вещи отбирать ему было незачем: все они умещались в рюкзак, стоящий под койкой в саманном бараке – общежитии геологов, в которое его поселили, – и все подходили для работы в полевых условиях. Других вещей он сюда просто не взял – зачем бы?
Единственной вещью, не имевшей отношения к будущей работе, была фотография, которую отдал ему отец. Хотя нет, не единственной: была еще одна бесполезная вещь – книга «Три мушкетера». Ее Василий сам взял когда-то из дому, уезжая в Ленинград. Это была его любимая книга, он нашел ее на полке в отцовском кабинете – бывшей маминой комнате, – еще когда ему было десять лет, и с тех пор читал и перечитывал постоянно. По-французски и по-немецки он научился читать едва ли не раньше, чем по-русски, а говорил и вовсе без затруднений, хотя никому этого не демонстрировал. Языкам его научила все та же Грета Гансовна. Отец не зря считал, что выпускница дореволюционных педагогических курсов справится с воспитанием его сына гораздо лучше, чем Наталья.
Книга была старая, с гравюрами, покрытыми желтоватой папиросной бумагой, и на ее титульном листе был оттиснут экслибрис «Из книг Аси Раевской».
Кроме того, книга была большая, поэтому Василий положил фотографию между ее страницами, и иногда, душными, нестынущими ночами, ему казалось, что мама смотрит на него сквозь локоны госпожи Бонасье и мушкетерские плащи своими странными, неизвестно отчего печальными глазами. Он старался прогнать от себя такие мысли, но это не всегда ему удавалось.
И теперь, когда рюкзак лежал в кузове раздолбанного, невыносимо скрипящего и дребезжащего грузовика, на котором он ехал по узкой горной дороге в поселок Обигарм, Василий ловил себя на мысли о том, что фотографии – да не фотографии, а просто маме – тряско и неудобно на такой дороге. И сердился на себя за эту мысль, потому что она не добавляла ему счастья.
Да, впрочем, счастья все равно и не было. Конечно, работать в геологической партии, которой поручено ответственное задание, это было лучше, чем изнывать от безделья в сонном здании управления. Но это все-таки был не фронт, и Василий думал, что, если бы он рассказывал об этом своем назначении кому-нибудь из институтских друзей, то говорил бы виноватым голосом, словно оправдываясь.
Может, Обигарм и считался центром цивилизации, но разве что по сравнению с другим поселком, Калаихумом, через который проехали вообще без остановки. Калаихум был просто кишлаком – таким же, как кишлаки на окраинах Сталинабада: глинобитные домики и заборы, чисто выметенные и политые водой дворы с увитыми виноградом навесами и невысокими деревянными помостами – суфами – посередине.
Базой геологоразведочной партии был другой поселок; о нем рассказал Василию лысый особист во время последнего инструктажа в первом отделе. Вместо названия этот поселок имел номер, и ни на одной карте местности он обозначен не был. Ну, разве что на какой-нибудь специальной, секретной. Работали в нем заключенные, и это было Василию тягостно: он помнил, что говорил отец про женщин, похожих на его маму, которых он видел в таких вот зэковских поселках по всей стране. Утешало лишь то, что работать предстояло все-таки не на базе, а в горах.
Вечер начался в горах так быстро, словно они просто провалились во тьму. Только что солнце сияло горячим расплавленным пятном в пронзительно-синем небе, и жара была такой осязаемой, что, казалось, текла по спине и груди вместе с потом, – и вдруг солнце исчезло, и небо стало темно-синим, и прекрасные, несмотря на целодневную жару, горы слились с этим небом.
Василий немного опасался: сможет ли шофер вести машину в темноте по горной дороге? Но тот так лихо крутил баранку и так беззаботно пел что-то по-таджикски, не умолкая даже на крутых поворотах, что он перестал об этом думать.
Когда за очередным поворотом машина вдруг остановилась, Василий решил, что в ней наконец что-нибудь сломалось: невозможно было поверить, что она доедет до места невредимой, так она была стара и ненадежна.
Ознакомительная версия.
