Однако они все не появлялись. Плевать! Теперь уже все равно мы чужие… До меня вдруг дошел смысл происходящего: в шесть утра я отбываю в Москву, а это значит, что больше не увижу Бориса! Если бы не ожидание дороги и глобальных перемен, то этот удар я бы не пережила. Теперь все равно, сию минуту разлучиться или через несколько часов, утешала я себя. Только вот не будет последнего мига, когда человек выдает сокрытое, подспудное. Это так важно, как ведет себя человек во время прощания!..
Собственно, встречи рассвета не произошло. Серое, затянутое тучами небо постепенно светлело, из-за пасмурной погоды рассвет получился блеклым, неясным, смазанным каким-то. Народ подустал, никто уже не хотел подниматься выше, только я с упрямством ослицы все взбиралась на самую высокую сопку. Мне почему-то было важно достичь вершины. Я шла навстречу мокрому ветру, который свистел нешуточно. Сашка догнал меня, и мы вдвоем оказались на вершине. Дух захватывало от высоты и какого-то необъяснимого восторга.
— Э-э-эй! — крикнул Сашка, перекрывая ветер.
Я подхватила крик, и мы уже вместе вопили от избытка чувств. Сверху весь поселок был как на ладони. Над ним нависла пелена туч, дождя и угольного дыма: ничего не поделаешь, расположен в низине.
Пока спускались с горы, окончательно рассвело. Солнца не было и в помине. Пришла пора расставаться, все потихоньку рассасывались. Сашка обещал прийти на вокзал, чтобы меня проводить. Ну, и девчонки само собой.
Собирать уже было нечего. Родные не ложились спать, ждали меня. Я в последний раз проверила деньги, билет, документы, переоделась для поезда и села на диван, переживая мучительные приступы предотъездного синдрома. Если бы в ту минуту кто-нибудь очень дорогой сказал мне: "Не уезжай", я бы плюнула на все и осталась. Даже догадываюсь, кто бы это мог быть… Но он не сказал, даже не простился со мной, исчез, как обычно, ушел от ответственности.
Родители переживали по-своему этот момент. Они желали мне добра, а значит, не хотели, чтобы я губила свою жизнь в поселке. Конечно, боялись отпускать шестнадцатилетнюю дурочку в большой город, пусть даже к родной тетке. Отец просто сказал:
— Я верю тебе.
Мама тоже прекрасно знала, что я далеко не легкомысленная особа и голыми руками меня не возьмешь. А впрочем, как сейчас говорят, тогда было другое время. Я не могу себе представить такую ситуацию, что я отпускаю свою шестнадцатилетнюю дочь за тридевять земель. Да, время другое: более опасное, циничное, но и захватывающе интересное. Время для молодых, такой парадокс.
Я затвердила тогда слова Льва Ошанина, что смолоду хорошо начинать жизнь с большой дороги и трудного дела. К этому и готовила себя. Была ли готова? Не совсем, но ничего, жизненные уроки восполнили пробел.
Пришло время идти на вокзал, сердце мое сжалось. Остался позади родной двор с беседкой. Вокзал рядом, только через линию перейти. Когда мы вошли в зал ожидания, я вздрогнула. Неожиданно откуда-то вынырнул обрадованный Сашка, а позади смущенно улыбался Борис. Я даже присела на деревянную скамью, ноги подкосились. Тут же подоспели девчонки: обе Тани, Любка, Ольга Яковлева. Стало шумно в гулком огромном зале. С Борисом, конечно, пришел и Марат, еще Шурик Ильченко, Витька Черепанов и Гришка. Я была растрогана до слез. Да и много ли мне было надо? Столько впечатлений и переживаний на одни сутки! И еще бессонная ночь.
Девчонки набросились на Борю с Маратом:
— Вы куда делись, когда мы пошли встречать рассвет?
Марат отвечал, улыбаясь во весь рот:
— Мы потерялись. Искали вас, искали и не нашли.
Я не слушала, о чем они говорят, все сливалось в общий гул. Я видела только немного усталые, но такие родные глаза Бориса. Они определенно выражали грусть, и я смела надеяться, что это имеет отношение к моим проводам. Мы молчали. Я все силы направила на то, чтобы сдержать рыдания, подступившие слишком близко. Нельзя расстраивать родителей. Объявили мой поезд. Вот-вот он покажется вдали. Мы стояли на перроне, разговаривая о пустяках, а к перрону зеленой змеей подползал пассажирский "Владивосток — Москва". Отец подхватил мой чемодан и сумку с книгами, понес в вагон. Сестренка заволновалась:
— Иди, а то опоздаешь!
Вот мы расцеловались с девчонками, Марат с улыбкой пожелал мне поступить, Сашка требовал, чтобы я писала письма.
— А ты будешь отвечать? — спросила я печально.
— Нет, конечно, я писать не умею. Только читать.
Он тоже грустил, это было очевидно, только скрывал изо всех сил. Посыпались пожелания, напутствия. Я обнялась с отцом, поцеловала маму и сестру. Все, надо подниматься в вагон, проводница торопит. Тяжело вздохнув и проглатывая колючий ком в горле, я взбираюсь по крутым ступенькам. Последний взгляд. Почему он ничего не говорит, почему упорно молчит и отводит глаза? Все что-то выкрикивают наперебой, шутят, хохмят, а он молчит и смотрит в сторону. Перрон поплыл, я ахнула. Проводница оттеснила меня могучей спиной, и все! Все! Сестренка бежала за вагоном, Сашка прыгал рядом, девчонки, толкаясь, махали руками, а Бориса я больше не увидела.
Я продолжала стоять в тамбуре, когда поплыли мимо родные дворы, школа, пятиэтажки, потом сопки, покрытые багульником, Узкое место, река. Теперь можно было плакать: никто не увидит. Мне было страшно и больно, будто без наркоза из меня вырезали какой-то жизненно важный орган. Прижимая к себе рыжего Бобку, я прощалась с домом, со школой, с родиной и с моей странной любовью… Упершись лбом в стекло, я все видела, как сквозь туман. Чтобы возродиться для новой жизни, сначала нужно умереть. Эта боль служила признаком нового рождения.
И вот теперь, когда прошла почти целая жизнь, я возвращаюсь. Почему-то в те немногие короткие наезды, которые я совершила за эти годы, у меня ни разу не возникло такое чувство. Теперь же я, как в шестнадцать лет, опять готова к неожиданным поворотам судьбы и нечаянным переменам.
Я поля влюбленным постелю,
Пусть поют во сне и наяву.
В. Высоцкий
Однажды я не стала давать телеграмму и свалилась как снег на голову. Войдя в родной двор и подходя к подъезду, я столкнулась с отцом. До сих пор в мелких деталях помню его лицо, которое отразило переход от озабоченности суетного дня к удивлению и такой неподдельной радости. Он даже выронил сумку, которую держал в руках. Это было очень давно, больше я не практикую таких сюрпризов, зная по собственному опыту, что внезапная радость, как и горе, может нанести вред неподготовленному, особенно немолодому, организму.
На сей раз меня встречали сестра и брат, их я увидела еще из окна.
