Злата касается губами нижней челюсти, трётся о колкую щетину носом, дышит жарко, прерывисто. Это убивает меня, сдирает кожу, выворачивает наизнанку. Оставляет голыми мышцы, сухожилия, белеющие в просветах кости. Тронь пальцем и нервные окончания, болевые рецепторы взвоют, и я просто рухну на пол, подбитый этими оглушительными ощущениями.
Её доверие. Бесстрашность. Вся она сводит меня с ума от корней волос до самого потаённого уголка души.
Я не понимаю, в какой момент мы остаёмся без одежды, и Злата долго смотрит на мой изрезанный живот, ведёт по тщательно заштопанному неровному краю пальцем. Он парит в воздухе, почти не касается, а кажется, что меня ножом режут. Скальпелем на живую.
Злата такая сосредоточенная сейчас, собранная в своей идее изучить каждый клочок моего несчастного тела. Зачем? Неужели помнить хочет? Вспоминать? Шевелит беззвучно губами, когда касается тонкими пальцами татуировки на левой руке. Каждый завиток, всякий изгиб очерчивает прикосновениями, пока на мне не остаётся “неизученных” мест.
Именно в этот момент, когда цепь касаний замыкается, два диких зверя налетают друг на друга, и желание быть нежным летит в преисподнюю. Каждым своим движением — лихорадочным, мощным — мы будто бы хотим вплавиться в друг друга и никак не можем решить, кто же главный в этой битве. Кто выйдет победителем? Кто побеждённым? И есть ли в этой игре вообще правила, когда быть в Злате настолько правильно и хорошо?
Её стоны, когда вдалбливаюсь в неё, словно безумец, потерявший всякую надежду ещё хоть раз быть счастливым, доводят до ручки. Ломают хрупкие стенки моего самоконтроля, разбивают их вдребезги.
— Пожалуйста, пожалуйста… ах! Артур… — моё имя влетает в меня стрелой. Так сладко. Убийственно.
Сжимаю её бедра, замираю. Оставляю на Злате метки. Пусть помнит, кто их оставил, пусть знает, что это был я. Только я один имею на это право.
Господи, как же тошно. От себя самого тошно.
Толчок, ещё один, третий, пятый, а перед глазами искры. Тянусь к расхрыстанной, красной, взмокшей Злате всем своим существом, душой тянусь. И она принимает меня всего, до последней капли.
А когда измождённая, растекается рекой по кровати, тяжело дышит и смотрит на меня туманно, напряжённо, ложусь рядом. Мне просто нужны эти несколько минут покоя. Рядом с ней. Рядом с рыжей ведьмой.
— Это конец? Крымский, это конец?
— Не знаю. Но очень надеюсь, что нет.
— Ты вернёшься?
— Постараюсь.
— Ко мне?
— К тебе.
— Лучше бы я к тебе не приходила.
— Хорошо, что пришла.
— Ты… невозможный.
— Ты невероятная.
Внутренний таймер отсчитывает последние мгновения. Сгребаю Злату в охапку, подминаю под себя, поглощаю собой. Мой телефон звонит. Чертит линию между нами. На до и после.
Саша. Это он.
Пора идти.
— Ты меня дождёшься? Я вернусь скоро. После собрания.
— У меня есть выбор?
— Он всегда есть.
— Будь осторожным.
— Ничего не могу обещать.
— Нельзя так.
— Можно. Мне всё можно.
— Я жду.
— Я вернусь. Обязательно.
— Верю.
Целую её в губы, насильно отрываю себя от неё. Не глядя на обнажённую Злату, надеваю брюки, футболку, пиджак. Мне нельзя смотреть, иначе останусь беззащитным. Уничтожат. Нельзя.
Ухожу. Делаю шаг за край, но в самый последний момент оборачиваюсь.
Она плачет, свернувшись клубочком на кровати, а я, вырвавшись из плена душного домика, резко захлопываю дверь.
Закусываю кулак. Впиваюсь в него зубами, практически дроблю ими кости.
До боли и тихого рычания. До разорванной изнутри грудной клетки.
Блядь, Крымский. В какой момент ты так втрескался в неё?
22 глава
Артур
Меня сопровождает тишина. Она такая тугая и плотная, что хочется разорвать её руками, зубами. Это лишь иллюзия — я просто оглушён слишком яркими и непривычными эмоциями, осознанием очевидного.
Ощущаю десятки взглядов, замечаю встревоженные лица. Хмурые. Сосредоточенные. Но ничего не слышу, абсолютно.
Взгляд цепляется за дядю Ваню. Он, как хранитель и добрый дух этих мест и всей моей жизни, улыбается. В руках держит большой холщовый мешок, но завидев меня, останавливается. Я тоже. Так и стоим, смотрим друг на друга, и невидимая нить разговора — острого, болезненного, непростого — натягивается между нами.
Наверное, что-то в моём внешнем виде сейчас заставляет его подойти ко мне, но остановиться в нескольких шагах. Цепкий взгляд ощупывает, а я встряхиваю головой. Взмахиваю рукой, строю между нами преграду, но дядя Ваня не из робкой братии. Он бросает свою ношу, словно сейчас все дела мира вовсе потеряли свой смысл. Подходит.
— Артурчик, всё хорошо?
В его голосе забота. Тревога. Мне так муторно из-за этого становится.
Я устал. От себя и всего, что было в моей жизни. От того, что ещё случится тоже.
— Всё хорошо, дядь Вань, — от моих слов за километр несёт фальшью. — Я жив, в отличие от пацанов, уже неплохо.
— Завтра похороны, — дядя Ваня хлопает меня по плечу в знак молчаливой поддержки. — Артурчик, ты же знаешь… я всегда готов тебе помочь. Хотя бы выслушать.
— Спасибо, дядь Ваня. Всё со мной будет хорошо.
Наверное.
— Когда же вы, мальчики, драться перестанете? Ты и Коля…
— Поубиваем друг друга и сразу перестанем.
— Дурацкие шутки.
— Да вся моя жизнь дурацкая.
Ухожу. Я не хочу разговаривать, тратить на это время. Не хочу, чтобы мою душу полоскали в хлорке — чего доброго, разозлюсь. Обижу доброго старика.
До третьего ангара много тяжёлых вязких шагов. Он находится в самом дальнем и глухом углу просторного участка, отведённого под базу. Несколько гектаров моих собственных владений, купленных через подставных лиц, оформленных на проверенного человека.
Когда-то именно здесь я чувствовал себя в безопасности. На своей территории, где всё работает и все играют по моим правилам. Оказывается, всё это пшик и глупость — пока Романов жив, пока идёт наша с ним война, даже в Аду будет не скрыться.
Сколько я трачу времени на эти прогулки? Не знаю. Кажется, что вечность.
На входе в третий ангар я встречаю Сашку. Он стоит в окружении уже собравшихся парней, курит, глядя куда-то в сторону. Одной рукой подпирает локоть второй и в целом похож на нахохлившегося воробья. Даже взъерошенный какой-то, будто пылью присыпанный.
Он выделяется в ряду прочих какой-то потерянностью. Что-то во всём его виде изменилось за последние дни. Просто замечаю это только сейчас.
— Меня ждёшь? — бросаю, обращаясь только к нему, хотя у меня челюсти сводит от напряжения.
После переключаюсь на притихших парней и прошу разойтись. Мне нужен один Сашка. Пока только он.
Вздрагивает всем телом, будто бы совсем не ожидал меня здесь увидеть, но улыбается. Открыто так, искренне, а у меня внутри что-то скручивается в тугой моток. Узел.
Может быть, это всё-таки не он? Может, кто-то просто хочет, чтобы я так думал?
Чёрт, не знаю. Ничего уже не знаю.
— Да, тебя ждал, — будто "отмерзает" и проводит рукой, между пальцев которой зажата сигарета, по коротко остриженным волосам на макушке.
— Пойдём. Надо поговорить с глазу на глаз. Пойдём, ну?! Чего застыл?
Если Сашка и удивлён, никак этого не показывает. У нас слишком часто раньше случались такие разговоры, чтобы напрягаться из-за очередного.
Саша проходит первым, я следом. Медленно, словно попал в застывающую смолу, закрываю дверь. Запираю. Наглухо.
Я в порядке. Полном порядке. Да? Нет.
Друг и соратник оборачивается, следит за мной сощурившись, а я каждой грёбаной клеткой чувствую на себе его взгляд.
Напряжённый. Сосредоточенный. Опасливый.
Я подхожу ближе. Становлюсь напротив. Сашка выше меня сантиметров на десять, и я ловлю его взгляд в фокус, вытягиваю всё нутро на себя. Ищу гниль. Ту, что есть в нём, если он… если именно он и есть та самая крыса.
