– Девочки, слушайте, а у вас бывают такие моменты? – вдруг спросила Таня и вытаращила свои и без того круглые глаза.
Диана посмотрела на нее с удивлением.
Катя хихикнула и смущенно призналась, что да, бывают.
– Да не такие, а такие! – засмеялась Таня. – Не знаю даже, как это объяснить… Вот мы с мужем очень дружно живем, друг друга с полуслова понимаем. Но как бы хорошо нам ни было, как бы ни старались мы доставить друг другу удовольствие, бывают такие моменты… Ничего особенного вроде не делаем, просто чай, например, пьем, или я картошку чищу, и вдруг так посмотрим друг на друга… Не целуемся, ничего не говорим, но понимаем, что мы – одно. И так нам спокойно, так легко становится. Вы понимаете, о чем я?
Катя серьезно кивнула. Диана тоже, чтобы не отстать от новых подруг.
Вскоре Розенберг забрал ее, заодно и Таню подвез до дому.
«Если я подружусь с Таней, у меня будет предлог бывать в клинике, – думала Диана. – Правда, ей недолго уже осталось работать, тем более нельзя терять времени. Я приеду ее навестить и увижу Стасова. Хотя… Зачем он мне нужен? Зачем видеть человека, который разрушил мою жизнь, лишил меня веры в самое важное, самое главное счастье женщины?»
Если бы они тогда не пошли с Женькой в кафе и не встретили там Стасова! Если бы ее любовь осталась безответной, но чистой! Она переболела бы им, встретила настоящую любовь и была бы счастлива.
Диана почувствовала, как со дна ее души, словно доисторическое чудовище, поднимается тяжелая ненависть к Володе.
Она уже переложила на него всю ответственность за неудачный брак с Розенбергом и готова была считать Стасова злым гением своей жизни.
* * *
На следующий день ее ненависть только возросла. Но странно, чем сильнее она ненавидела Володю, тем острее была потребность увидеть его, продемонстрировать ему весь блеск своего нового положения. Узнав о том, что Стасов работает у Розенберга и Розенберг им недоволен, Диана хотела сначала уговорить мужа, чтобы он не увольнял Володю, но теперь, наоборот, мечтала, чтобы уволил. Только прежде Володя должен узнать, что его карьера рушится благодаря девушке, которую он когда-то так беспечно бросил. И это будет ее месть!
Она бы обрушила на Володину голову и более страшные кары, но, увы, ее возможности несколько уступали возможностям графа Монте-Кристо.
Диана расчесывала волосы, сидя перед зеркалом. Лечь спать без того, чтобы сто раз не провести массажной щеткой по волосам, казалось ей таким же невозможным, как не почистить зубы. В комнату заглянул Розенберг, постоял в дверях, любуясь на жену, а потом подошел, положил ей руки на плечи и стал смотреть на отражение в зеркале.
Дружная, красивая пара: молодая очаровательная жена и муж – не слишком красивый, но основательный, надежный мужчина. Зеркало было вставлено в старинную резную раму, и от этого казалось, будто они видят не свое отражение, а старинный портрет незнакомых, давно умерших людей.
Чтобы избавиться от иллюзии, Диана засмеялась, отложила щетку и похлопала мужа по руке. Вдруг вспомнилось, как в детстве ее завораживали зеркала, как она, пятилетняя, подолгу смотрелась в большое трюмо, стоявшее в коридоре, пытаясь осознать, что девочка, глядевшая на нее из испещренной черными точками амальгамы, – это она сама и есть. Может быть, эта девочка остается в зеркале и тогда, когда настоящая Диана уходит… Это было ее первое знакомство с иллюзиями. Значительно позже она поняла, что в мире очень много отражений, их гораздо больше, чем реальных вещей и чувств. Ведь все эти любови, восторги, привязанности существуют лишь тогда, когда ты на них смотришь.
Муж забрал ее волосы в ладонь, закрутил на макушке наподобие кички.
Потом его рука скользнула за вырез ее шелковой ночной рубашки, с обманчивой рассеянностью легла на грудь. На макушке Диана ощутила легкое прикосновение теплых губ…
Она блаженно вздохнула и вместе со своим вращающимся стулом повернулась к мужу, уткнулась лицом в мускулистый живот, внезапно показавшийся ей таким родным…
В этот раз все у них было как-то иначе, теплее и радостнее, чем обычно… Радуясь нежным прикосновениям мужа, Диана даже не думала о том, что и сегодня не получит удовольствия.
Внезапно зазвонил телефон.
– Вот зараза, – выругался Розенберг.
– Не бери, – тихонько попросила она.
– А если что-то важное? Вдруг Милка или девочки?
– Перезвонят на мобильный. Думаю, что это Колдунов. Он, не к ночи будь помянут, каждый раз появляется, стоит мне захотеть остаться с тобой вдвоем.
– Он тоже знает номер моего мобильного и обязательно перезвонит… Он упорный. Потерпи минутку.
В трубке раздался сочный барственный баритон, показавшийся Розенбергу смутно знакомым:
– Яков Михайлович?
– Слушаю вас.
– Это говорит отец Милы. – Баритон звучал самоуверенно и даже немного снисходительно.
– Кто, простите?
– Отец Милы, вашей падчерицы.
– Подождите, пожалуйста, я перейду к другому телефону.
Розенберг накинул халат, взял с базы радиотрубку и спустился в гостиную, поближе к горке с успокоительным алкоголем.
– И что же вы от меня хотите? – спросил он не слишком дружелюбно.
– Поговорить. Вы можете сейчас разговаривать?
Забыв, что собеседник его не видит, Розенберг кивнул. Потом спохватился и сказал: «Да, конечно». Открыл окно, раскурил трубку и плеснул себе на два пальца виски в широкий стакан с толстым дном.
Слушать голос Милкиного отца было неприятно, это был голос из прежней Олиной жизни, а он всегда сходил с ума от ревности, когда думал о том, как она жила до него. Даже после того как она умерла.
Он хорошо помнил момент, когда эта жгучая ревность, тоска по тому, что он не властен над Олиным прошлым, впервые посетила его. Незадолго до их свадьбы Оля пригласила его домой, рассчитывая, что ее отец уйдет с Милой гулять. Но зарядил дождь, никто никуда не ушел. Вместо этого сели пить чай, и Олин отец достал альбом со старыми фотографиями.
На большом фотопортрете Розенберг увидел молодую женщину с прической «итальянка», большими пластмассовыми серьгами, ярко накрашенную. Одета она была в бирюзовый свитер тонкой вязки с оборочками по воротнику и плечам, длинную юбку с черным широким поясом и пластмассовые туфли-мыльницы. Все это: и серьги, и браслеты из разноцветной пластмассы, и огромная пряжка в виде бабочки на поясе – было ужасно несовременным, и от этого Оля казалась совершенно чужой, посторонней женщиной. Неужели на фотографии изображена та же Оля, что сидит сейчас рядом с ним? Неужели она жила в те, уже далекие, восьмидесятые, наряжалась в эти чудные шмотки, которые, может быть, еще лежат у нее на антресолях, упакованные в старый чемодан, бегала на свидания, любила, ложилась с кем-то в постель… А его тогда рядом с ней не было…