— Я не собираюсь склонять тебя к выгодным мне выводам, — он следил, как она сменила позу, чуть придвинувшись к нему, но вряд ли отдавала себя в этом отчёт.
Недостаточно туго затянутый пояс сделал своё коварное дело — и вырез халата сделался шире, позволяя понять, что под халатом на ней ничего не было.
Он только сейчас внимательнее пригляделся, сообразив, что она, кажется, не успела досушить волосы, собранные в небрежный пучок на затылке. Видимо, он помешал, явившись домой в таком непритязательном виде.
Герман попытался отвести взгляд от кожи, соблазнительно розовевшей в вырезе халата.
Сейчас совершенно не время давать волю своему воображению.
Слишком многое на кону. На кону их общее будущее.
А оно у них может быть только общим. Без неё никакого будущего нет и быть просто не может.
— Выходит, она исчезла сразу после того, как… со мной говорила.
Её слова всё же заставили его ненадолго переключиться.
Герман потёр тяжёлые веки, честно пытаясь сосредоточиться.
— Выходит. В тот день я с ней не пересекался. Я не заезжал в головной офис.
— Ты пытался выяснить, куда она могла запропаститься?
Интересно поставлен вопрос.
— Конечно, пытался. Кругом — тишина.
Он бросил на неё короткий взгляд:
— Только не говори, что её исчезновение тебя огорчает.
Лиля не успела ответить. Он дотронулся до её предплечья, легонько потянул на себя, чтобы дать ей возможность решить. Чтобы это не чувствовалось как принуждение.
Она не сопротивлялась. Только взглянула на него с удивлением.
— Я хотел бы, чтобы ты мне рассказала.
— О чём? — её голос опустился едва не до шёпота.
— О том, что она тебе наговорила. Я ведь её всё равно разыщу. Ты же знаешь, что разыщу. И я хочу знать, каким суровым должно быть её наказание.
Родные глаза широко распахнулись. В них плескалось искреннее неверие.
— Лиля, мне ведь сейчас даже не особенно важно, веришь ты мне или нет. Мне важно знать правду, чтобы действовать адекватно.
— И… ты мне поверишь?
Он вдруг подумал обо всём, что успел узнать за всё это время. Сколько странностей, нестыковок и глупостей с тех пор подметил за собой и за другими. И сколько всех этих огрехов относилось к ней. Нисколько. Ничего в его коротком расследовании не указывало на жену, кроме «показаний» пропавшей сквозь землю Марины и материала от пропавшего сквозь землю Алексеева. О чём-то это да должно было говорить, разве нет?
Он, конечно, разыщет и одну, и другого. Он заставит их рассказать ему правду.
Но это будет потом.
Сейчас…
Его завороженный взгляд снова, будто сам по себе, приковался, к стройной линии шеи, опустился ниже, и сердце ускорило ход.
Сейчас он был там, где ему самое место. И он не собирался упускать этот момент.
— А ты?
Длинные ресницы дрогнули.
— Я?..
— Да. Ты поверишь в то, что я готов поверить всему, что ты сейчас скажешь?
Это было мучительно — заново прокладывать, казалось, давным-давно проторённый путь. Заново учиться доверять друг другу, слышать друг друга. Особенно сейчас, пока в их сложном уравнении по-прежнему оставалось несколько неизвестных.
— Н-никогда не могла бы подумать, что ты поставишь вопрос именно так.
— Времена меняются, — он хрипло выдохнул, — а с ними меняются люди.
И, кажется, ему удалось её убедить.
Она рассказала ему о разговоре. Рассказала, что эта дрянь наговорила. Неудивительно, что сбежала. Правильно сделала. Если бы сейчас он точно знал, где скрывается Игнатьева…
— У меня она больше не работает, — процедил он, когда Лиля замолчала. — Я решил это ещё сегодня днём.
— Ты… серьёзно?
Он посмотрел ей в глаза. Только сейчас заметил, что бледные щёки намокли, осторожно, едва касаясь пальцами прохладной кожи, стёр слезинки с её лица.
Её вопрос был совершенно лишним.
Она уже и сама это понимала.
— Меня это жутко взбесило, — Герман сглотнул, отводя взгляд. — До белого каления довело.
— Что именно?..
Он так и не смог приказать себе остановиться, поэтому придвинулся ближе, обнял за гибкую талию.
— Твои подозрения. То, что я мог к ней вернуться…
Кажется, она тоже теряла контроль.
Её дыхание участилось, от расширившихся зрачков глаза казались тёмными, как два губительных омута.
Её ладошки упёрлись ему в грудь, но с такой нерешительностью, что это только сильнее его заводило.
Она сейчас не ему не доверяла. Она не доверяла себе.
Халат от движения сбился сильнее, почти обнажив её левую грудь.
Почти, но воображение уже рисовало нежную кожу под нетерпеливыми пальцами. Спелую тяжесть в его ладони.
И он сатанел от желания.
— Герман… н-не думаю…
— Не думай, — шепнул он. — Прошу тебя, не думай.
— Но…
Кажется, она всё ещё не верила. Не доверяла.
Но доказать-то очень легко.
Он порывисто схватил её руку и, не церемонясь, провёл ею вниз по своему животу, заставил пройтись её пальцами ниже. Чтобы она поняла, как нужна ему. Прямо здесь и сейчас.
Не Марина, чёрт бы её побрал, не кто-либо ещё.
Она. Только она.
Она с тех пор, как он её увидел, и навсегда.
— Прошу… тебя, — хрипло выдохнул он. — Пожалуйста…
Она застыла, но руку не отнимала. Дышала очень часто и тяжело. Зрачки уже во всю радужку.
Она хочет, чтобы он умолял? Он готов. Потому что терял голову от напряжения.
И она больше ничего не сказала.
Потянулась к пряжке его ремня, и с его губ сорвался рваный стон предвкушения и благодарности.
Глава 55
Его умелые пальцы — сильные и требовательные — в считанные секунды справились с затянутым на узел поясом. Тяжёлые полы халата распахнулись. И я не удержалась от прилива безотчётного стыда. Попыталась прикрыться.
Герман не позволил мне это сделать. Он удержал мои руки и теперь жадно рассматривал меня, будто видел впервые. Будто мир вокруг просто перестал существовать.
Потому что был голоден. По-настоящему голоден.
Не притворялся.
Ведь если бы… если бы с Игнатьевой у них что-то всё-таки было, разве смотрел бы он на меня вот так…
Или я только хотела себе внушить подобное? Чтобы потом оправдать своё грехопадение, свою досадную слабость.
Вряд ли. Потому что его сильные пальцы, накрывшие мою грудь, ласкали нежно и осторожно, но подрагивали от возбуждения.
И, кажется, это последнее, что я сумела понять.
Потому что он наконец накрыл мои губы своими, его язык проник в мой рот, и я затерялась в собственных ощущениях.
Его жадные руки скользили по моей обнажённой, пылающей коже, мои пальцы запутались в его волосах.
Наше рваное дыхание заполнило комнату, на смену ему спешили протяжные стоны. Я силилась что-то сказать, но способность мыслить безнадёжно тонула в необходимости чувствовать.
Я хотела его. Невзирая на всё, что творилось, хотела безумно.
Споры, ссоры, выяснение отношений и возможный разрыв… даже это сейчас не могло нас остановить.
Но сегодняшний наш разговор дарил мне надежду. Если бы Герман не отважился мне открыться, я бы не осмелилась надеяться, но сейчас…
Сейчас всё могло измениться.
Как менялась реальность, каждый раз, когда мы были вместе. И сейчас — ближе чем когда-либо.
Он рядом, он со мной, он… во мне. И я тону, тону, тону в захлестнувших меня волнах слепящего наслаждения.
Дальше — лишь дрожь наших сплетшихся тел, лихорадочный шёпот, горячее дыхание на укрытом испариной теле и яркое освобождение…
Утро застало меня в полудрёме. Тело приятно отяжелело от ночных сумасшествий. Я задержалась на границе сна и реальности, не спеша выныривать из этого блаженного состояния.
Внешний мир в последнее время был ко мне слишком жесток. Я хотела ещё хоть ненадолго вообразить, что всё хорошо. Что я могу бесконечно наслаждаться покоем.
Но сквозь эту благостную дрёму я всё-таки услышала, как зазвонил телефон Германа. Он вздрогнул, едва слышно чертыхнулся и поспешил убрать звук. Потом всё-таки выбрался из постели.
