его.
Я прокладываю дорожку из укусов до того места, где его плечо соединяется с шеей, ключицей и грудью, а затем задеваю зубами его соски.
Он издает самый эротичный стон, который я когда-либо слышал, и я засовываю два пальца ему в рот, а затем провожу ими по его языку.
Мне нужно, чтобы он перестал болтать и портить каждый момент своим чертовым ртом.
Мой язык кружится вокруг его светло-коричневого ареола, затем я прокатываю сосок между зубами, посасывая и покусывая, пока не слышу только приглушенные звуки, вырывающиеся из его набитого рта.
— Тебе ведь это нравится, не так ли? — я перехожу к другому соску, посасывая кожу вокруг него, оставляя огромный засос, прежде чем прикусить маленький бутон. — Ты выглядишь идеально с моими метками. Мое собственное произведение гребаного искусства.
Одна его рука лежит на моем плече, отталкивая, но другая — в моих волосах, притягивая ближе.
Он — гребаная головоломка, мой цветок лотоса, и мне не терпится разбить его на гребаные кусочки.
Его тело отстраняется от меня, но язык продолжает кружиться вокруг моих пальцев, а зубы впиваются в него, когда я покусываю его сосок.
Я слишком пьян от него и его вкуса. Слишком зависим от того, насколько он отзывчив.
Я не могу насытиться.
Не после одного, двух, или тысячи покусываний. Я хочу повалить его на землю и как следует попировать. Хочу наблюдать, как он вздрагивает, хнычет и стонет, когда я целую каждый сантиметр его великолепной кожи.
Сомневаюсь, что он будет в восторге от этой идеи, так что я возьму все, что смогу.
Мой рот оставляет укусы и следы по всей его груди, прежде чем я скольжу языком к его челюсти.
— Ты на вкус как моя новая любимая зависимость, малыш.
— Мммфф… ммм… умф… — хнычет он в ответ с моими пальцами во рту, и я убираю их, а затем облизываю, застонав от его вкуса.
Он наблюдает за мной темными глазами, его брови опущены, грудь поднимается и опускается в безумном ритме.
Но потом он открывает свой чертов гребаный рот.
— Уходи… пожалуйста.
Я прижимаюсь губами к его губам.
— Заткнись, — целую. — К, — лижу. — Чертовой, — кусаю. — Матери.
Он стонет, трещины в его броне становятся все шире и глубже, а я разрушаю их одну за другой.
Я буду пировать на нем так тщательно, что он никогда не найдет выхода.
Я прижимаю свой ноющий член к его и шепчу:
— Я так хочу подрочить с мыслями о всех тех грязных вещах, которые хочу с тобой сделать.
Он вздрагивает, и я клянусь, что чувствую, как его член увеличивается. Веки тяжелеют. А взгляд полон растерянности и отрешенности. Такая гребаная загадка. Я хочу овладеть им.
Разорвать его на части.
Уничтожить.
Я снова впиваюсь в его губы, и мы одновременно стонем, когда мой язык проникает внутрь, захватывая его. Приковывая к себе. Пусть и временно.
Мне нужно больше.
Больше.
Блять, больше.
Из раздевалки доносится шум, и я слышу, как кто-то спрашивает:
— Кто-нибудь видел Кинга?
Он замирает, и я чувствую, как напрягаются его мышцы. Когда я отрываюсь от его губ, его лицо становится каменно-холодным.
В глубине его радужки вспыхивает паника, и кажется, будто он вот-вот упадет в обморок. Он смотрит на свои ноги, его плечи сводит от напряжения.
Что за хрень…
— Эй, — я касаюсь его щеки тыльной стороной пальцев, и он поднимает на меня глаза. — Что случилось?
— Я… Я…
— Эй… дыши.
Кажется, он совсем не хочет этого делать, поскольку бормочет что-то невнятное и смотрит на меня, как на инопланетянина.
Шаги приближаются, и он, кажется, на грани срыва.
И тут я понимаю, что он, вероятно, сходит с ума от перспективы быть обнаруженным в таком положении.
Я делаю шаг назад, и он смотрит на меня несчастными глазами, от которых мне хочется схватить его за руку и утащить отсюда.
Но это, вероятно, заставит его потерять самообладание.
Мой взгляд скользит по многочисленным засосам, которые я оставил на его груди и ключицах, затем я стягиваю футболку через голову и бросаю ему.
Похоже, я чаще раздеваюсь перед этим парнем, чем при других обстоятельствах. По крайней мере, когда я одет.
Его пальцы цепляются за материал, и он машинально натягивает ее. Она ему велика, но в ней он выглядит чертовски вкусно.
Новый кинк разблокирован.
— Спасибо, — бормочет он, как хорошо воспитанный джентльмен.
Он всегда выражает свою благодарность, когда я делаю самые благородные жесты, например, провожаю его до дома, отдаю ему AirPods или говорю, чтобы он следил за движением машин на дорогах.
Мне нравится думать, что таким образом он компенсирует все то дерьмо, которое регулярно выплескивает из своего рта.
Цветок лотоса бросает на меня последний затяжной взгляд, выражение его лица возвращается к нормальному, но в его глазах таится легкая нерешительность.
Я жду, что он что-то скажет, но он разрывает зрительный контакт и проскальзывает мимо меня к своим товарищам по команде.
Я стою на месте, мой член возмущен, а мышцы напряжены.
Это должна была быть небольшая игра, но мне кажется, что я в нее больше не играю.
Хуже всего то, что я чувствую, как уже проигрываю.
Брэндон
— Я так сильно скучала по тебе, — шепчет мне на ухо мягкий голос Клары, когда она покрывает поцелуями мою шею и челюсть.
Мы стоим посреди моей комнаты, и она тихо стонет. Моя рука обнимает ее за талию, чтобы я мог прижать ее к себе, когда она пытается поцеловать меня в губы.
Это нелогично и не имеет никакого смысла, но я не целовал ее и не позволял ей целовать себя с той чертовой ночи, когда потерял контроль над собой неделю назад.
И ранее сегодня.
Мои глаза закрываются, вспоминая его губы, его твердое тело и то, как он меня целовал.
Я выкинул весь этот хаос из головы.
Ничего не было.
Ничего.
Если я буду думать так достаточно долго, возможно, все забудется, и я вернусь в свой маленький безопасный пузырь.
Клара не обращает внимания на скрытый отказ. Не думаю, что ей есть до этого дело. Именно поэтому я с ней встречался. Ее устраивает, что наши отношения остаются поверхностными. Она никогда не допытывается, не задает глупых вопросов. И уж точно не спрашивает каждый день, что случилось с моей перевязанной рукой, как один придурок, который отказывается сдаваться.
Поскольку я больше не мог ее избегать, то после
