Если я хочу еще детей от Анфисы, то надо обратно развязывать яйца.
Позади скрипит дверь. Неужели Диана вернулась, чтобы кинуть в меня еще несколькими ласковыми словами, какой я мудак.
Устало оглядываюсь, а на меня настороженно смотрит Афинка. Неуклюже поправляет шапку и обиженно шмыгает.
За не появляется Борис. Застегивает куртку, встает позади Афинки и прячет руки в карманы.
Я открываю рот, чтобы сказать:
— Вам сюда нельзя.
Но Борька перебивает, предугадывая мое отцовское недовольство:
— Мы знаем, что нам сюда нельзя.
— Что ты тут делаешь? — Афинка подозрительно щурится. — А где тетя?
— Ушла тетя, ушла, — вздыхаю я и разворачиваюсь в сторону дочки. — Идем на ручки.
Кусает губы. Она же еще обиженно на меня, но на ручки хочется. Оборачивается на Бориса, ожидая от него одобрения.
Он же старший брат.
Какие у меня офигенные дети получились. И как они на Анфису похожи. Точно, нужна срочно третья лялька.
Боря кивает Афинке и шепчет:
— Я тебя устал таскать на руках. Пусть папа теперь отдувается, — с наигранной досадой смотрит в сторону. — Он же твой папка, а у меня руки отвалятся скоро.
— Мы их пришьем обратно, — со спокойствием маленького маньяка заявляет Афинка. — Большой иголкой.
Борис смотрит на нее несколько секунд, а потом на меня. С недоумением и испугом:
— Ты слышал. Большой иглой пришьет руки.
— Мама пришьет, — Афинка деловито ко мне шагает, — она красиво пришьет.
— Жуть какая, — сипит Борька и ежится. — Это какой-то фильм ужасов.
Афинка останавливается передо мной. Опять поправляет шапку и тянет ко мне ручки:
— Поднимай.
— Какая ты командирка, — подхватываю ее на руки.
— Да я сам в шоке, — соглашается Борис. — Вы где-то с мамой упустили что-то важное в ее воспитании.
— Да ты сам таким же командиром был, — Перехватываю Афинку пооудобнее, и она приобнимает меня за шею, прищурившись на крыши впереди.
— Неправда. Я был хорошим, тихим ребенком…
— Конечно, — смеюсь я. — Я могу устроить нам сегодня вечер просмотра видео с маленьким Борисом, который требует надеть ему два разных ботинка, потому что ему так красиво.
— Не было такого.
— У меня есть видео, Боря, — я расплываюсь в улыбке. — И его снимала твоя мама. Потом отправила бабушкам-дедушкам.
— Не было такого, — Борька подходит к нам с Афинкой и скрещивает руки на груди. — Раз не помню, то не было, — но улыбку не может спрятать. — Ничего не докажешь.
— Новая тетя насовсем ушла? — Афинка прижимает ладошку к моей щеке и хмурится. — Да?
Задумчиво надувает щеки и выдувает воздух через губы, сложенные трубочкой, мне в лицо. От нее пахнет шоколадом. Борька накормил ее сладостями?
— Да.
— Тогда мама зря ушла? — похлопывает меня по щеке. — Да?
Глава 55. Чего ты хочешь?
— Мам, не говори глупостей…
Сижу красная. Сердце бьется часто-часто, как молоточек в старых будильниках.
— Ты думаешь, что нельзя опять влюбиться в одного и того же человека несколько раз?
— Герман — пройденный этап…
— Да я тебя умоляю, — устало вздыхает мама и встает. Лезет в один из ящиков и достает пачку печенья:
— Не будет он у тебя пройденным этапом.
Невозмутимо и с шуршанием открывает печенью и высыпает в милую фарфоровую миску с желтыми одуванчиками:
— Хотя никто, конечно, не запрещает тебе бравировать тем, что все в прошлом.
— Я решила, что это все, конец…
Мама смеется. Ласково и тихо.
Я сама виновата. Сама же к ней за советом пришла, но пока до советов мы не дошли, но зато выяснили, что я якобы влюбилась в Германа.
Это не так!
А затем я вспоминаю, как вел себя Борька, когда я поделилась подозрением, что ему нравится девочка с соседнего подъезда.
Тоже краснел, злился и говорил, чтобы я не несла бред.
Да, блин! Фыркаю, откидываюсь на спинку стула и скрещиваю руки на груди, сердито глядя на маму, которая ставит миску с печеньем в центр стола:
— Постоянная клиентка подарила, — садится, — французское, — и опять смеется, — оля-ля-ля!
— Знаешь, мам, я тебя очень люблю, — говорю я, — очень-очень сильно, но как ты иногда выбешиваешь… — медленно выдыхаю, — вот какое к черту сейчас печенье?
— Французское, — мама подхватывает тонкую печеньку, подмигивает мне и с хрустом ее кусает.
Мое возмущение доходит до точки кипения и взрывается смехом, который падает в рыдания.
— Мама, блин! — вою в ладони. — Я не за этим пришла!
— Ты объясни за чем ты пришла, — шепчет мама. — Я не совсем понимаю.
— Поддержать меня, — отрываю руки от лица и, пуская сопли и слезы, рычу, — сказать, какой он гондон и козел! А ты мне, что я в него влюбилась!
Мама вскидывает бровь и деловито так похрустывает печеньем:
— Ладно, Герман — козел и урод, — вздыхает, — Я бы выразилась сейчас по-французски, если бы могла, но увы. Я женщина культурная. И, возможно, мне стоило поддержать твоего папу в желании закопать Германа в лесочке. Легче стало?
— Нет! Не стало!
— А когда станет легче, Фиса? — мама откладывает надкусанное печенье.
— Я не знаю!
— Подумай! — повышает голос. — И ответь честно! Тут только ты и я! Я тебя рожала, я тебе жопу мыла, Фиса! И уж кто и заслуживает правды, то только твоя мама!
Я замолкаю, а мама смотрит на меня напряженном ожидании, распахнув глаза. Выдыхает, и у нее вздрагивают ноздри:
— Говори.
— Не могу.
— Я тебя отсюда не выпущу, — шипит мама. — Говори, — делает паузу и вскрикивает, ударив кулаком по столу, — Фиса, блин! Да скажи ты уже чего ты хочешь! Скажи!
Меня начинает трясти. Я чувствую, что к лицу опять приливает кровь, но это уже не смущение, а гнев, и из груди поднимается отчаянный клекот:
— Я хочу, чтобы Герман был со мной. Хочу, чтобы он вернулся.
После этих сдавленных слов на меня обрушивается слабость, и я прячу горячее лицо в ладонях.
Опять плачу.
— Вот это похоже на правду, — тихо соглашается мама.
— Я так устала…
— Я знаю.
— Смысл тогда всего этого? — вновь смотрю в безнадеге на маму. — Смысл тогда нашего развода и того, что два года я его избегала? Смысл, мама?
— Смысл хотя бы в том, что ты показала Герману, что можешь взять и подать на развод, — мама пожимает плечами. — И дойти до конца.
— Я думаю, что он не ждал того, что ты действительно с ним разведешься, — мама подхватывает чашку с остывшим чаем. — Да ни один мужик не верит в то, что женщина может взять и действительно развестись, а когда с ними разводятся, то это больно бьет по ним.
— У него другая женщина, мам…
— Пффф… — закатывает глаза. — Я не думаю, что это проблема, Фиса. Аня мне рассказала про нее. И, кстати, — грозит мне пальцем, — у нас с ней был насчет этого серьезный разговор. Зря она полезла к Диане. Зря.
— Герман все равно не поверил в то, что Аня в него влюблена.
— Герман же не дебил. Козел — да, но не дебил. Как такое могло в голову прийти, а? И ведь попытается его и против детей настроить, а он, я думаю, не будет такое терпеть, — мама отмахивается, — выпнет он ее. Если уже не выпнул.
— Не думаю.
— Да ну? — мама усмехается.
— Да сидят сейчас и ужинают.
— Конечно, — хмыкает мама, — все такие улыбчивые, розовощекие, как в рекламах йогурта.
— Очень может быть.
— Я поверю в то, что твой старшенький переворачивает стол, а Афинка швыряется во все стороны фрикадельками с криками: где, мама?! Где мама?! Ты не мама! — мама в голос хохочет и замирает, когда из торгового зала доносится трель ее смартфона. — Может, сейчас заткнется.
Но кто-то очень настойчиво звонит и звонит. Мама вздыхает, поднимается на ноги и торопливо выходит:
— Выключу и вернусь. Блин, я его искала, а опять, видимо, оставила на стойке.
Подпираю лицо кулаком и в печальном ожидании рассматриваю французское печенье. Делаю глоток чая.
— Слушай, Фиса, — мама возвращается и суетливо прячет смартфон в карман брюк, — мне надо бежать.
