— А ну-ка марш в постель! — Ирина Михайловна ловит меня с поличным, — еще и босиком! Сильнее разболеться хочешь?
Я возвращаюсь в койку, бездарно шмыгая носом.
— Слезы отставить. Все хорошо. Мы тебя на ноги мигом поставим, а ребенку будет лучше за пределами карантинной зоны.
— Знаю. Просто грустно.
— Грустно ей, — фыркает врач, — радоваться надо, что отец забрал ее без вопросов. Знаешь, сколько папаш, которые скорее в бега пустятся, чем взвалят на себя грудничка? То-то же! Так что возьми себя в руки и настраивайся на хорошее. Так организм быстрее пойдет на поправку.
— Вы правы, — надсадно улыбаюсь, мысленно обещая себе поправиться как можно скорее.
Уже из дома Смолин отчитывается, что все хорошо. Что няня приехала и занимается ребенком. Он работает из дома, и в течение дня он несколько раз присылает фотоотчеты. И когда я вижу Кнопку на фотографиях, такую маленькую и беззащитную, у меня сердце заходится и слезы подкатывают к глазам.
Эти слезы – просто катастрофа какая-то. Я в жизни столько не ревела, как за эти дни.
Однако, что такое настоящая катастрофа, я узнала ближе к вечеру, когда уже стемнело. Мне позвонил Кирилл и надломленным, совсем не похожим на его обычный, голосом сообщил:
— У няни какие-то проблемы дома. Она вынуждена была уехать.
— Как Ксюша?
— Спит. Я с ней. Вдвоем, — если Смолина и можно было чем-то испугать, то как раз вот этим, — и я понятия не имею, что буду делать, когда она проснется.
***
Все, болеть некогда. Несмотря на температуру, хреновое самочувствие и капельницу, которую мне поставила заботливая медсестра, я вишу на телефоне, пытаясь найти няньку.
Смолин тоже висит.
Только толку ноль.
Не знаю, как это называется, что за подстава такая, но НИКТО! не откликается на наш запрос. Ни одна нянька не может сидеть с Ксюшей. То слишком маленький ребенок, то уже есть работа, то не отвечают.
Я пальцы стираю по самый локоть, наяривая то сообщения, то шерстя интернет, то пытаясь кому-то дозвониться.
В отчаянии звоню Ленке. Она с детьми не очень, вернее совсем никак, но я надеюсь на то, что материнский инстинкт у нее все-таки где-нибудь завалялся и даст о себе знать, если ей всучить младенца. Всего-то и надо ночку продержаться, а завтра уж точно нянька найдется.
Однако Лена не отвечает. Игнорит меня полностью, сколько бы я ни названивала, сколько бы ни написывала.
— Лена, — стону в трубку, — откликнись, зараза ты непоседливая.
Однако зараза занята чем-то своим, очень важным, поэтому оставляет мои попытки связаться без внимания.
Зато снова звонит Смолин.
Кажется, мы с ним за этот вечер созванивались больше, чем за всю нашу предыдущую совместную жизнь.
— Может, ты матери позвонишь? — предлагаю от безысходности.
Не очень хотелось привлекать к этому делу бывшую свекровь. Но у нее по крайней мере опыт есть. Кирилла-то она как-то вырастила.
— Уже, — угрюмо отзывается он, — она с подругами уехала в Спа-тур, вернется через пару дней.
— Да, блин, — закрываю глаза, прижимаю телефон ко лбу. Для верности пару раз стучу.
Это просто Вселенский заговор какой-то. Будто сговорились все.
— Значит, придется мне раньше выписываться.
— Сиди и не дергайся, — Кирилл не поддерживает мой жертвенный порыв, — толку от тебя все равно никакого.
— Это почему? — начинаю возмущаться, но он не дает мне договорить.
Цыкает, вынуждая заткнуться, а потом убитым голосом произносит:
— Кажется, просыпается.
У меня сердце падает в пятки.
— Кир…
— Перезвоню. Жди.
Он скидывает звонок, а я сижу на койке ни жива, ни мертва, прижимаю к груди мобильник и молюсь. Страшно до одури. Словами не передать, как жутко, но Смолину сейчас еще хуже.
Спустя пять минут снова поступает от него звонок, только в этот раз не простой, а видео, через один из мессенджеров.
Я тут же тыкаю на кнопку:
— Ну как?
Картинка на экране четкая. Телефон установлен так, чтобы было видно пеленальный столик. Самого Кира в кадре не было.
— Кирилл? — зову его дрожащим голосом.
Где-то за пределами видимости слышна возня, шаги и пыхтение.
Наконец появляется Смолин с Ксюшей на руках. При этом выглядит так, будто ему дали гранату, и она вот-вот рванёт.
— Аккуратнее, — шепчу, — аккуратнее. Голову держи.
Он выкладывает ее на столик. Детка сонно куксится, кряхтит и тянется, сжимая маленькие розовые кулачки.
Глотаю снова подкатившие слезы. Злюсь. Не до глупостей сейчас.
У Смолина на лбу выступает испарина.
— Ну…командуй.
Вы когда-нибудь командовали мужиком, который умеет вести бизнес, но детей только по телевизору видел? Я нет. Даже теряюсь на миг, но потом ловлю панику, выкидываю ее к чертовой бабушке и концентрируюсь на проблеме. Ребенок – главное, а все эти охи-вздохи, могу-не могу вторичны.
— Так, — втираю мокрую от волнения ладонь и перехватываю поудобнее мобильник, — сначала помыть. Переодеть, потом накормить.
— С банками я разобрался, — поспешно сообщает Смолин. — Там все просто.
Конечно просто, когда инструкция есть.
— Ну и тут не сложнее, — заставляю себя улыбнуться. Нельзя его пугать. Мужики народ нежный, сейчас в обморок хлопнется и все, хана, — распаковывай ее.
— Ага, — тянется к ползункам.
— Стоп! Рука помыл?
— Помыл.
— Тогда продолжай.
Он стягивает розовые ползунки с маленьких ножек, потом расстегивает памперс.
— Эх ты ж ёб….
— Не матерись при ребенке!
— Да тут добра, как от носорога. Как маленькая девочка могла сделать все это?! — бывший муж явно словил когнитивный диссонанс.
— Она старалась, — бухчу, как курица наседка, — бери салфетки, вытирай. Потом надо будет помыть.
Смолин громко сглатывает, и тянется за пачкой:
— Это же надо столько нахезать! — ворчит, но трет.
Ксюха грызет кулак, наблюдает за ним мутным взглядом, кажется, думает орать или еще рано.
— А это блин что? — он указывает на пипку, болтающуюся на пупке.
— Пупочный зажим.
— И что будет если разжать?
— Что-что…развяжется на фиг, — ворчу, — не трогай.
— Не буду, — Кир сама покладистость.
С памперсом, наконец, покончено. Кирилл сворачивает его в комок и бросает в корзину.
— Теперь надо ее помыть. Теплой водой.
Смолин не шевелится, смотрит на розовый комок, беспорядочно двигающий крошечными конечностями. Потом переводит взгляд в камеру.
Глазищи большие, голубые, бестолковые.
— Вот так ее берешь, — я демонстрирую на подушке, потому что больше поблизости ничего нет, — переворачиваешь, кладешь на предплечье. Второй рукой моешь. Понял?
Беспомощно шмыгает носом. Бедолага, к такому его жизнь не готовила.
— Кир, — зову, — понял?
Кивает.
С замиранием сердца смотрю, как он берет Ксюшу. Получается неплохо. В его больших сильных руках она выглядит вообще крошечной. Куксится недовольно и пищит.
— Что не так? — тут же дергается Кир.
— Все так, это был предупреждающий писк. Сообщает, что время на исходе. Не тормози.
— По-мо-ги-те, — беззвучно, но совершенно четко произносит Смолин и уносит ее в ванну.
Я слышу шум льющейся воды, слышу, как он бухтит, набирая какую-то чушь. Ксюха кряхтит все громче. Спустя пару минут, они возвращаются. Смолин белый, как полотно, глаза дикие, а Кнопка замотана в плюшевое полотенце, из которого торчит только мордаха.
— Скользкая, как глист.
— Запаковывай.
Он довольно неплохо справляется с памперсом, даже застегивает относительно ровно.
— Теперь корми.
Снова берет дочь на руки, прихватывает с собой телефон и отправляется на кухню.
Ему очень повезло, что детеныш спокойный. Смолин успевает развести и подогреть смесь, прежде чем одинокие всхлипы переходят в заливистый плач.
Кир сует резиновый сосок в маленький розовый рот и облегченно выдыхает, когда Ксюха с деловым сопением присасывается к бутылочке.
