После суда маме становится лучше.
Не знаю, правильно ли употреблять слово «лучше» в данной ситуации. Ей так долго приходилось быть сильной, так что теперь, когда я вернулась, она снова становится зависимой от меня, и я не возражаю — для нас это норма, однако иногда я чувствую себя тростью, а не дочкой, но затем ощущаю себя виноватой за то, что так думаю, и готовлю ей обед, приношу чай и говорю, что все будет хорошо. Любовь — это когда ты ставишь интересы другого превыше своих. От тети Бет я узнала одно: быть семьей — означает всегда находиться рядом, когда никого другого нет.
Мама посещает психиатра в два раза чаще, но, кажется, ей это помогает. Иногда я встречаю Эйвери в офисе, и она презрительно усмехается мне прежде, чем броситься за дверь. В последнее время она стала еще стервознее, а это означает, что она стала счастливее, а это, в свою очередь, означает, что, возможно, София снова с ней разговаривает. По сути, Эйвери — йо-йо Софии, игрушка, которую Соф дергает за веревочки вверх-вниз для забавы. Но Эйвери ведь этого не скажешь. В глазах Эйвери София не может делать что-то неправильно. И мне очень ее жаль. Я испытываю к ней только жалость, а что может быть хуже чувства жалости? Я не переживаю за нее, не сочувствую ей, мне просто ее жаль, после всего, что она сделала со мной, Кайлой, Джеком, Софией и Реном, я не могу заставить себя чувствовать к ней что-то лучше. Что хреново для меня, и совсем не похоже на Айсис Блейк.
Я меняюсь. Прежняя Айсис попыталась бы снова подружиться с Эйвери, даже несмотря на все это дерьмо. Прежняя Айсис симулировала бы улыбки и приняла бы все удары.
Я становлюсь хуже. В конце концов, я становлюсь корнем зла. Какая ирония. Что ж, я — огнедышащий дракон, поэтому это имеет смысл.
В больнице очень тихо. Как на кладбище. Ну, за исключением того, что люди здесь чрезвычайно стараются не оказаться там. Действительно стараются. По крайней мере, четыре капли морфия и два больничных подноса с дрянной едой стоят этих усилий.
Оказавшись здесь снова, я чувствую клаустрофобию — запах антисептика, люди в халатах, бродящие, словно призраки из палаты в палату, медсестры и интерны, которые смотрят на меня и пытаются решить: к какой же мини-экосистеме лечения я принадлежу. Наоми сегодня не на дежурстве, за что я очень благодарна. Не хочу, чтобы все прошло тяжелее, чем должно.
Кого я обманываю?! Я, безусловно, хочу, чтобы было трудно. Навести самый лучший беспорядок.
Я только на секунду заглядываю в детскую палату, когда охранник уходит пописать. Мира и Джеймс безумно машут руками, я подмигиваю им и ставлю пакет с подарками у двери. Они бросаются к ним в своих маленьких пижамах с анимационными персонажами и большими смайликами.
— Мира сказала, что ты никогда не вернешься!
— Не правда! — Мира показывает Джеймсу язык.
Я смеюсь и ерошу их волосы.
— Я не могу остаться надолго, но обещаю вернуться в дневное время на этой неделе, окей? А теперь просто откройте подарки. Но не говорите Наоми, откуда вы их взяли. Скажите, что вы получили их от… мм, Иисуса. Не то чтобы я — Иисус. Ух.
Они безумно кивают, и Мира обнимает меня за шею так сильно, что я думаю, она пытается слиться со мной на клеточном уровне. Мне удается отодрать ее пальцы и улизнуть, как раз когда из-за угла появляется охранник. Позади меня доносятся звуки разрываемой обертки и визжание. Я сделала деток счастливее. И от этого я, безусловно, нисколечко не чувствую себя расплавленной и счастливой, потому что расплавленные вещи очень отвратительны, ведь они липкие и вязкие, ну, за исключением расплавленного сыра на пицце и…
Прямо передо мной открытый дверной проем Софии. Палата полутемная и около окна как всегда выстроены в линию вазы с цветами. Я вижу ее ноги под одеялом.
Стою возле ее двери, будто несколько лет, а затем я делаю глубокий вдох и вхожу.
Она не спит, как я надеялась. Она определенно бодрствует, синие глаза смотрят на меня поверх обложки любовного романа, на которой изображен рыцарь и очень потерянная грудастая леди.
— Эй! — улыбаюсь я.
— По-моему, я сказала тебе оставить меня в покое, — произносит она невозмутимым тоном.
— Ух, да, но мне всегда это плохо удавалось. Или уважать желания людей. На самом деле, ничего из этого. И вот я здесь! Делаю… здесь кое-что.
Она бросает на меня испепеляющий взгляд.
— Ты раздражаешь.
— Это, дорогая моя, не новость! — присаживаюсь я на край ее кровати. — Фактически, это древнее знание. Египтяне предсказали мое появление. На самом деле, они в основном рассказывали истории о том, как Айсис уживалась с братом. Инцест тогда был на гребне популярности, так что дольше тридцати лет никто не жил.
София не улыбается, ее глаза неподвижны и суровы, как сине-черный камень.
Этого никак нельзя избежать. Какая бы незначительная дружба ни была между нами — она испорчена нашей взаимной неуверенностью. София относится ко мне так, как раньше относилась к Эйвери: холодно, тихо и настолько презрительно, что мой желудок содрогается от тошнотворной тревоги. Присутствие Софии всегда было спокойным, нежным, но тяжелым, и сейчас я ощущаю эту тяжесть как никогда.
— Я познакомилась с Талли, — говорю я. После полусекундного молчания София медленно опускает книгу. Я не могу выдержать тишину, поэтому нарушаю ее. — Я нашла ее. И я сожалею. Прошу прощения за свое любопытство. Прости, что познакомилась с ней. Уверена, ты не хочешь, чтобы о ней знали многие. Извини. В первую очередь мне очень жаль, что это произошло с тобой…
— А что со мной произошло? — злобно прерывает София. — Пожалуйста, расскажи мне, что же со мной произошло, так как, кажется, теперь ты все знаешь.
— Эй, прекрати, это не то, что я имела в виду…
— Тогда за что ты извиняешься? Думаешь, от этого кому-то станет лучше? Ты действительно думаешь, что это поможет? Слова не помогают. Никогда не помогали. А особенно они не помогают, когда исходят из твоих уст. — Я сжимаю губы, а София сердито смотрит. — Мне не нужна твоя жалость. Ты за этим пришла, не так ли? Или ты угрожаешь мне тем, что теперь ты все знаешь?
— Нет… София, я бы не стала…
— Конечно, стала бы. Потому что ты думаешь как я, а именно это я бы и сделала.
И вот так просто вся моя злость поднимается и блокирует горло.
— Я. Не. Ты!
Мой кулак взлетает и случайно сбивает вазу. Она разбивается, и опаловые осколки рассыпаются по полу. Сердитый взгляд Софии сменяется улыбкой.
— Вот ты и разозлилась на меня! Я знала, что ты не такая кокетливая и добренькая, какой пытаешься быть.
— Достаточно! Зачем ты это делаешь? Почему ты так ужасно ко мне относишься?
