Почувствовав на своей руке чью-то прохладную руку, Бритт обернулась. Волосы теперь темные, лицо отмечено первым прикосновением возраста, но все еще красиво.
— Вы помните меня, милочка? Моник Фэрренс. А раньше я была Моник Брюстер.
— Здравствуйте, Моник, — сказала Бритт, пожимая протянутую руку. — Конечно, я помню вас.
В легкой улыбке Моник змеилось знакомое коварство.
— Боже, сколько же лет прошло! Когда мы виделись в последний раз? — Она сделала вид, что усердно пытается вспомнить. — Дайте подумать… Нет, это было не в ту роковую ночь на побережье, ведь так? Мы виделись и позже. Ах да, кажется, в дамской комнате какого-то ресторана! Вас еще тогда вырвало, насколько я помню!
— Как свежи ваши воспоминания, — не без сарказма ответила Бритт и настороженно осмотрелась вокруг, будто испугавшись, что их подслушивают. Но никто в толпящейся публике не обращал на них внимания. Бритт отметила это с облегчением.
— Ох уж эти приемы! Сплошное занудство, — сказала Моник, открывая свою сумочку. — Лично я их ненавижу.
— А я, как правило, не хожу на них вовсе, — ответила Бритт, — так что мне они не успели набить оскомину. Пока. Но думаю, теперь начну быстро прогрессировать в этом направлении.
— У вас прелестный легкий акцент, — сказала Моник, продолжая копошиться в сумочке. — Мне это всегда казалось очень привлекательным. — Наконец она нашла то, что искала, — пачку сигарет. Бритт она тоже предложила закурить, но та отказалась. — Это правильно. Вы ведь и вообще не имеете пороков, не так ли?
— Послушайте, Моник, — сказала Бритт, начиная терять терпение, — мне не доставляет никакого удовольствия обмениваться с вами колкостями. Я не вижу, из-за чего конкретно нам с вами теперь заниматься этим. И если вам хочется продолжать в том же духе…
— Ох, милочка, простите, если чем задела вас, я совсем не хотела…
Моник проговорила это, вновь устроив обыск в своей сумке, на этот раз она, очевидно, искала там спички. Фраза ее оборвалась на полуслове, когда темноволосый джентльмен восточного типа протянул ей руку с платиновой зажигалкой.
— Позвольте мне, мадам, — сказал он, зажигая пламя.
Моник прикурила и поблагодарила его. Но поскольку она сразу же отвернулась, даже не посмотрев на него, он удалился.
— Не помню, чтобы вы раньше курили, — заметила Бритт, следя, как та пускает в потолок колечки дыма.
— Нужно же иметь хоть какой-нибудь порок, — сказала Моник. — А Роберт предпочитает, чтобы я курила, это все же лучше, чем трахаться с кем попало. Так что вы делаете здесь, в Вашингтоне? Последнее, что я о вас слышала, что вы вернулись к себе в Алабаму.
— В Джорджию, с вашего позволения. Там я работаю адвокатом и немного занимаюсь политикой.
— Так значит, насколько я понимаю, вы больше не разыгрываете из себя безутешную вдовушку.
— Это правда. А насчет вас, Моник? Вы вернулись в Вашингтон окончательно?
— Нет, мы еще в Лондоне, но скоро, возможно, Роберта отзовут. Он сейчас и приехал сюда, чтобы поговорить об этом с начальством. Ну и я заодно с ним увязалась.
Они смотрели друг на друга как две соперницы, но кроме инстинкта за этим ничего не стояло — яблоко раздора отсутствовало.
— Я вижу, у вас все в порядке. Жизнь ваша нормализовалась. Вы получили Дженифер. Вышли замуж. Скажите, Моник, вы счастливы?
— Жизнь никогда не бывает такой прекрасной, как хотелось бы. Но Роберт внес в мою жизнь большие перемены. Главное, он понимает меня. Знаете, я теперь даже сама к себе отношусь гораздо лучше.
— Рада за вас.
Моник улыбнулась.
— Хороший мужик и может к тому же не поморщившись потратить на твой каприз двадцать тысяч баксов. Чего еще надо? Но я не мотовка. Коллекционирую произведения искусства и устраиваю выставки. В общем, жаловаться мне не на что.
— Вы избрали респектабельный образ жизни.
Моник удивленно улыбнулась.
— Странно, что вы сказали это. А ведь я даже в самые мрачные времена не теряла достоинства. Во всяком случае, если и трахалась с женатым мужиком, то жена обычно знала об этом.
Бритт видела, что в глазах Моник разгораются прежние огоньки ненависти. Неужели этот уголь до сих пор еще не выгорел?
— Знаете, если вы не прекратите теребить прошлое, я уйду. Какой мне интерес стоять здесь, пока вы будете вкалывать в меня свои булавки. Я не играю в кровавые виды спорта.
— Ох, ну куда вам! Для злословия у вас не слишком подвижный язык, милочка. Элиоту, впрочем, всегда нравилось это в женщинах.
— Послушайте, Моник, Элиот ничего не значит теперь для меня, так же, полагаю, как и для вас. И я уже сказала вам, что мне не доставляют никакого удовольствия подобного рода перебранки. Не лучше ли нам с вами сейчас распрощаться?
— Простите, Бритт, — сказала Моник, и это прозвучало вполне чистосердечно. — Я вовсе не собиралась вести себя с вами как последняя сука. Полагаю, это просто природный рефлекс.
— Хорошо, что вы это понимаете.
— Если хотите знать правду, я благодарна вам за тот ваш роман с Элиотом. Я от этого только выиграла.
— Что вы хотите этим сказать? — спросила Бритт.
Моник затянулась сигаретой, стряхнула пепел и только потом сказала:
— Я говорю о Дженифер, о чем же еще? Благодаря вашей с ним интрижке я смогла оформить опеку. Вы что, не знали об этом? — Бритт помрачнела, а Моник, рассмеявшись, продолжила: — Я взяла Элиота, что называется, за яйца, и он позволил мне оформить опеку. У него просто не было выбора. Неужели вы с ним не говорили об этом?
— Я не видела Элиота с тех пор, как умер Энтони.
— Ну, в таком случае, для вас это не имеет никакого значения, не так ли?
— Я хочу знать точно, что вы имеете в виду, Моник. Если я правильно поняла, вы сказали, что использовали меня против Элиота? Что он отдал вам Дженифер только потому, что вы угрожали ему чем-то?
— Крошка, да я просто шантажировала этого сукиного сына. — Она затянулась и тонкой струйкой медленно выпустила дым изо рта. — Я сказала ему, что, если он будет препятствовать мне в оформлении опеки, я пойду к Энтони и все ему расскажу. — И тут она опять удивленно улыбнулась. — Иисусе, а я-то думала, что он вам изобразит в картинках, какой он несчастный, но благородный.
— Элиот ничего мне не говорил.
— Просто не укладывается в голове. Он всегда обожал изображать из себя героя. Бог его знает, чего это он не получил с вас должок.
Бритт начала понимать. Все случившееся в те критические месяцы вдруг предстало перед ней в подлинном свете. Элиот пожертвовал собой ради ее спокойствия — вот истинный смысл событий. Она посмотрела вниз, на свой стакан, и нервно начала крутить его в пальцах.
— Значит, он совсем дурак! — продолжала муссировать тему Моник. — А ведь мог кое-что получить за свое героическое самопожертвование. Вот я и думала, что вы еще долго продолжали барахтаться с ним на сене, чтобы он держал свой рот на замке. — Бритт молчала. — Ох, ну бросьте вы это, — проговорила Моник. — А то прямо девственница-весталка. Вы же не святая.
— Нет, не святая. Но то, что вы сделали, не менее омерзительно, чем то, что сделала я.
Моник глубоко затянулась дымом сигареты, а Бритт снова уставилась на свой стакан.
— Продолжайте, — наконец заговорила Моник. — Я хочу дослушать. В конце концов, мы говорим о древней истории.
— Лучше скажите, вы не препятствуете Дженифер видеться с отцом? Он встречается с ней?
— Конечно. Он может встречаться с ней сколько ему угодно. В этом отношении я великодушна. Но знайте также, что девочка вполне счастлива со мной и Робертом.
Бритт чувствовала себя просто ужасно. Элиот ни словом, ни полсловом не дал ей понять о том, что он сделал. Очевидно, просто не хотел прибавлять ей страданий. Ее удивил не столько факт — это так похоже на Элиота! — сколько то, что для нее он стал очевидным лишь теперь. Возможно, она подсознательно уклонилась от того, чтобы догадаться самой? Предпочла ничего не знать…
— Мне очень жалко Элиота, — сказала она. — Он единственный, кто лишился всего.
— Элиот справится, милочка. Он от этого не повесится. И вообще, он прекрасно себя чувствует. Занялся карьерой. Ходит слух, что его могут продвинуть на должность помощника госсекретаря по европейским делам.
— Я уверена, что Дженифер значит для него гораздо больше, чем все возможности продвижения по службе, — серьезно сказала Бритт. — Бедный, бедный Элиот.
Моник посмотрела на нее с недоверием.
— Эй, послушайте! Вас действительно так расстроила история Элиота?
— Да, не стану отрицать.
— Сдается мне, детка, что вы до сих пор пылаете любовью к нему.
— Прекрасно, прекрасно, — раздался голос из-за спины Бритт. — Вот бесподобная парочка.
Это был Роберт Фэрренс. Он подошел к Моник и обнял ее за талию.
