- А она не могла от тебя уйти? – вздыхает тетя Вера. – Может вы поссорились? Возможно ей что-то не нравилось, и она воспользовалась моментом, чтобы вернуться в Москву? У вас как с деньгами?
Вздыхаю, мне уже не кажется, что идея со звонком была такой уж удачной. Нет, мы с Вероникой Игоревной не ссоримся. Когда-то, когда она была женой Сергея, мы пререкались, обзывались, говорили друг другу гадости, но теперь, в этом городе, когда мы муж и жена, у нас до тошноты идеальные отношения, которые обмазаны сладкой патокой и облиты карамелью. Хотя, я где-то читал, что иногда мужики не подозревают о недовольстве собственных жен, пока не заденут потолок рогами.
- А Сережку мне в качестве напоминания о себе оставила? Не говори глупостей, тетя. А сын тебе, как сувенир на память, да? Ника очень хорошая мама, она без них обоих дня прожить не может.
Сердце колит иголками страха, бросаюсь к шкафу с нашими накоплениями, деньги на месте, потом иду в тамбур, а вот коляски нет. Смотрю на спящего сына, снова надеваю куртку, хожу вокруг дома, дебильная мысль, что она гуляет по темноте, как спасательный круг, за который хватается мой разум. Не хочу верить в худшее.
У Сергея осталось много дружков на свободе, но им неизвестно, куда мы уехали. Как это неизвестно? Им ничего не стоит проследить после свидания с отцом за мной и Сережкой. Весь воздух уходит из легких. Что им это даст? Ведь я уже не могу повлиять на приговор Сергея, отомстить? Понятно, что сына он не тронет, но с Никой моя дочь. Тошнотворный комок подкатывает к горлу, в глазах появляются белые пятна. Это даже страшнее, чем все, что было до этого. Потерять собственного ребенка… Я не могу даже думать об этом, я должен найти их.
Не замечаю, как возле меня останавливается черная иномарка, двое заталкивают меня внутрь, и, хотя я пытаюсь сопротивляться, получаю тяжелый удар по голове.
В себя я прихожу в сыром, пропитанном плесенью подвале, под потолком горит тусклая лампочка, обшарпанные стены с отвалившейся штукатуркой, пару железных ящиков в центре. Сверху гремит музыка, я отчетливо слышу ее отзвуки, крики ди-джея и шум танцующей толпы. Это какой-то ночной клуб. Мне связали руки грязной скользкой веревкой, не слишком продумано, будто впопыхах, ноги стянуты как попало, я сижу в углу. Мокрая задница говорит о том, что я в какой-то луже.
- Сколько лет, сколько зим, – я не сразу вспоминаю этот голос, но, когда вспоминаю, вопросы сами собой отпадают, – ты не тот город выбрал, Олежка. После шумихи, что вы с Серым и его папочкой устроили, мне пришлось залечь на дно, да похоже дно у нас с тобой по соседству.
Жмурюсь, он стоит против света, такой огромный и внушительный, совсем как тогда, в доме Сергея.
- Что тебе нужно, Боров? – веревка на ногах едва держится.
Какой идиот меня связал таким никудышным узлом? Здесь пахнет перегаром, их трое: Боров и двое подопечных, совсем еще зеленых, лица не обременены интеллектом.
- Да не поверишь, ничего мне не нужно, мне просто скучно, - рыгнув, он садится на ящик, почесывая свою толстую, заплывшую жиром шею.
Голова болит от удара, волосы прилипли к виску, что-то стекает по моему подбородку. Но я стараюсь не шевелиться, чтобы лишний раз не нарываться. Даже ногу подтягиваю едва заметно, без резких движений.
- Мои…, - осекаюсь, а вдруг он не в курсе.
Он улыбается, сверкая золотой коронкой. На каждом его пальце блестит печатка, цирк уродов какой-то. Ящик прогибается под ним почти до самого земляного пола. Ему нравится управлять, но все что он может – это запугивать народ и руководить тупорылыми гамадрилами. Официально за ним числится фирма, занимающаяся изготовлением резинотехнических изделий. Но насколько я понял, он заведует несколькими притонами, где занимается торговлей женщинами, и, судя потому что мы в ночном клубе, наверняка связан с наркотиками.
- Сегодня днем, осматривая свои владения на центральном рынке, столкнулся с одной старой знакомой, да все бы ничего, если бы она не стояла в обменнике и не светила паспортом. Я бы и внимания не обратил.
Закрываю глаза, тошнота снова возвращается, мозги перестают работать, все же не просто так он сюда притащил меня.
- Фамилии у вас подозрительно одинаковое, господин Ельников. Вот я повеселился, думаю, Олежка то муженька засадил в тюрьму, а сам себе его кралю забрал, ну не шофер, а просто чудо. Друг года просто. Ты знаешь, чего мне стоило усыпить твою орущую дочурку?
Непроизвольно дергаюсь, с силой удерживая себя на месте, кусаю щеку изнутри, чтобы не кинуться, не натворить глупостей, нужно спасти моих девочек, помочь им, а не подставиться под партию ударов. Нужно что-то придумать.
- Отпусти их, твою мать, - не справляюсь с поставленной задачей, рычу, вскакивая на ноги.
Но меня толкают в грудь, связанные руки и ноги мешают. Плюхаюсь в свою лужу, не замечаю, как сильно промок, плевать.
- Нет, ну так не весело, Олежка, - поворачивается, - коньячку принеси мне, Витек, - командует он одним из своих щенков, наклоняясь вперед, пахнет спиртным и луковыми кольцами вперемешку с жаренными яйцами, - вот я парень отходчивый, а тебя простить ну никак не могу, - разводит руками, ящик прогибается еще ниже. - Ну вот старался и не прощается. Серега тогда за тебя просил, а теперь то Серёга уже никто, сам знаешь, и старая обида всколыхнулась, – берет рюмку, опустошая ее одним махам, даже не морщится, - предлагаю нашу проблему заново ребром поставить. Я ведь тогда честно твоего, его, ой, запутали вы меня, короче бабу вашу на двоих выиграл. Выходит, могу попробовать. Ты то сам уже натыкался, надоела она тебе, а мне в диковинку. Тем более вы прям за ней вдвоем, может че умеет она необычное?
Не могу успокоиться, трезво мыслить не могу, слишком люблю, чересчур дорога она мне. Она, дочка, сын – мои слабые места, которые делают меня беспомощным. Не хочу жить без них. Это как оторвать ногу, руку, все пальцы сразу.
Они вталкивают в помещение мою Нику с размазанной по лицу косметикой, в грязной одежде, я хочу рвать и метать, придушить каждого за то, что смеют прикасаться к ней. Но радуюсь, что на ней вообще есть одежда, значит еще не тронули. Хотят, чтобы я прочувствовал, для меня это шоу.
- Такое оскорбление, - крутит печатку на толстом пальце Боров, - как ты мне нанес, можно смыть только кровью, я и думал тебя убрать потихоньку, но ты гад живучим оказался.
Я его не слышу, выделяю из массы звуков тихий плач своей женщины. Нижняя губа предательски дрожит, на нее не смотрю, потому что кинусь, а надо держаться.
- Просто убивать мне тебя неохота, скучно это. Поэтому мы сейчас твою девку оприходуем с ребятами, и должок с тебя будет снят. А хочешь мы на работу ее устроим? У меня большие перспективы, клиентов не так много, всего по пять – шесть человек в день, деньги хорошие будет в дом носить, ей не впервой, стриптизершей же работала.
Ника дрожит, слышу, как она дышит, подвывая, так, будто тонет, идет под воду, ко дну. Я не знаю, что предпринять, в этот раз я не вызывал полиции, ничего не сделал, в квартире спит Сережа, где-то здесь моя дочь, моя красавица жена в подвале, среди кучи поддатых мужиков без моральных принципов, а я связан по рукам и ногам. Чувство беспомощности не дает вздохнуть полной грудью. Ника смотрит на меня с еще большим ужасом, чем тогда, когда бывший муж проиграл ее в карты. В то время было легче, я не любил ее так отчаянно.
Это моя вина. Мне стоило отказаться от неё, как только Сергея посадили в тюрьму. Нам нужно было разбрестись по разным углам, чтобы не подвергать друг друга опасности, чтобы они с сыном могли жить спокойно, но я не смог. Смалодушничал, проявил эгоизм, захотел обрести счастье. Как же сильно я их люблю, всех троих - моя семья, моя жизнь. Не могу позволить сделать Нике больно, сломать её, превратить в вещь, в отребье, я слишком люблю её.
Падаю на колени перед этим уродом:
