Поборов соблазн, я рассеянно рассматриваю потолок и грущу от воспоминаний о вредном соседе, от которых каждый раз непременно щемит в душе тоска и волнами накатывает депрессняк. И я с досады кусаю губы и все же радуюсь тому, что не поделилась случившимся ни с кем, потому что ходить под обстрелом сочувствующих взглядов – то еще удовольствие.
– Проснись и пой!
Поддавшись чертенку-искусителю на левом плече, я все-таки толкаю Ларку бедром и с каким-то детским восторгом наблюдаю, как она скатывается с постели и плюхается пятой точкой на ковер, сонно потирая глаза и пока еще не совсем осмысливая происходящее. Правда, я не успеваю досчитать до десяти, когда меня настигает сестринское возмездие, и черная подушка в красных маках летит в мое победно ухмыляющееся лицо.
Только вот снаряд, ожидаемо, мажет мимо цели, потому что у Ларисы с игровыми видами спорта никогда не ладилось. Она постоянно выбивала пальцы на баскетболе, получала волейбольным мячом по лбу и как-то раз чуть не попала в физрука гранатой. За что до конца школы оставалась на отработки, пытаясь подтянуть форму и превратить «удовлетворительно» в «отлично». Евгений Петрович нередко шутил, что кто-то из нас двоих приемный, но все-таки сжалился над пыхтевшей на его уроках сестрой и не стал портить ей отличный аттестат.
– Мазила! – показав Ларке язык, я грациозно спрыгиваю с постели и потягиваюсь, привстав на цыпочки. Пожалуй, переживать охрененно болезненный разрыв в кругу семьи капельку легче. Тем более, что мама значительно повеселела с приездом отца, и, кажется, даже морщинки вокруг ее глаз разгладились. Вот что с людьми делает любовь…
Подавив грустный вздох и еще раз посыпав несбывшиеся мечты пеплом, я кутаюсь в длинный до пят халат насыщенного винного цвета и иду на запах блинчиков, как Рокфор из мультфильма про бурундуков-спасателей на сыр. Подставляюсь под широкую ладонь отца, растрепывающую мои волосы, и занимаю место рядом с ним. С искренним интересом слушаю рассказ о том, как его великовозрастные балбесы потеряли гильзу и перекопали пол полигона, и заливисто смеюсь, хоть на кончике языка и горчит тоска.
И я даже несколько минут всерьез размышляю о том, чтобы прогулять универ (как вчера работу) и остаться на небольшой уютной кухне, помогая маме лепить пирожки с щавелем. Но маячащая практически перед носом перспектива официально получить свободное посещение все-таки выталкивает меня из дома.
Так что через полчаса я стою перед профессором Белоусовыми и клятвенно его заверяю, что со всем справлюсь. На следующей неделе принесу лекции, сдам все контрольные в срок и непременно оправдаю оказанное мне доверие. Ну, а скрещенные за спиной пальцы – ничего не значащий пустяк, правда?
Конечно, я не могу не заглянуть и к сыгравшей не последнюю роль в изменении моего расписания Кольцовой. Прячу понимающую ухмылку при виде букета полевых ромашек (и где только Серов достал их в середине осени) у куратора на столе и подсовываю ей шоколадку. Все равно, сладкое сейчас в меня не лезет от слова совсем.
– Ален, ты только задания сдавай, пожалуйста, а то я за тебя поручилась, – с тихим вздохом просит Ангелина, успевшая изучить все грани моего характера и стремящуюся к нулю ответственность, и мне приходится дать ей пусть размытое, но обещание. Потому что подводить хорошего человека не хочется.
– Я постараюсь…
Пару минут мы молчим, пока закипает чайник. И если подруга отрешенно покусывает губы, явно что-то обдумывая, то я, напротив, избавляюсь от любого намека на непрошеные мысли и, подойдя к окну, рисую ломаные линии на запотевшем стекле.
– Это надо как-то заканчивать, – неуверенно роняет себе под нос Кольцова, бережно проводя пальцами по лепесткам нежных цветов, и устало выдыхает.
И только я хочу посоветовать ей расслабиться и перестать контролировать все и вся вокруг, как осекаюсь на полуслове, замечая припаркованную во дворе серебристую Тойоту. И когда я успела проболтаться Мельникову, во сколько сегодня собираюсь в универ?
А через пару минут мне становится смешно из-за разыгравшейся паранойи и втемяшившейся в голову теории заговора. Человек, скорее всего, на пары приехал, а ему уже наклонности маньяка-сталкера приписала.
Нервно хихикаю и отлипаю от запотевшего от моего дыхания окна. Возвращаюсь к витающей в облаках Кольцовой и, стерев салфеткой губную помаду, обнимаю кружку с растворимым кофе так себе качества обеими руками.
Тепло расползается по коже и мне хочется остаться здесь, у Ангелины, до вечера. Помочь ей, наконец, разобрать сваленный в кучу после концерта реквизит. Разложить по полочкам книги по психологии и педагогике и, возможно, уничтожить ее запасы соленых крекеров.
– Лин, а, может, дашь парню шанс? – как ни странно, в глубине души я болею за нагловатого, плюющего на стереотипы и частенько пренебрегающего правилами Серова. Потому что прекрасно понимаю, что он не на шутку зацепил подругу, чтобы она ни говорила и как бы ни отрицала наличие видного невооруженным взглядом влечения.
– Да ну, ты что! – резко вскидывается Кольцова и возвращается на бренную землю, массируя тонкими хрупкими пальцами виски. И холодея от одного лишь предположения, что об отношениях студента и преподавательницы узнает широкая общественность. – Да нас живьем сожрут и не подавятся. Я не настолько эгоистка, чтобы портить талантливому спортсмену жизнь...
Я сомневаюсь, что можно остановить запущенный механизм и как-то заставить баскетболиста держаться подальше от Ангелины, но предпочитаю оставить подругу в блаженных иллюзиях. Еще раз горячо благодарю ее за помощь и спускаюсь вниз, где меня уже ждет прислонившийся к перилам Миша. Только на этот раз, к моему огромному счастью, приветствие обходится без цветов, если только очередной букет лилий не ждет меня на заднем сидении в машине.
– Как дела? – интересуется Мельников, поправляя ворот тонкого кремового джемпера в то время, как я мерзну в свитере и куртке и прячу кулаки в карманах, переходя на быстрый шаг.
– Все нормально, индивидуальный график одобрили, теперь видеться будем реже, – и, если честно, я рада подобному раскладу, потому что Михаил может быть хоть десять раз отличником и сотню раз образцом для подражания, но все мое существо до сих пор тянется к самоуверенному и непостоянному соседу.
Чье присутствие я ощущаю на каком-то космическом уровне и спотыкаюсь от тяжелого жгучего взгляда, упирающегося между лопаток. В груди становится тесно, пространство плывет перед глазами, и я почти достигаю земли, когда Мишины руки меня подхватывают и позволяют вернуть утраченное равновесие. В горле першит, и я надсадно закашливаюсь прежде, чем повернуться и встретиться с гневным прищуром темнеющих карих глаз. Осуждающих меня карих глаз.
– Ален, тебе куда? Домой? Я подвезу, – мельтешит где-то сбоку Мельников, пока я высоко вскидываю подбородок, откровенно не соображая, в чем провинилась. Это ведь не я поехала вместо встречи выпускников к какой-то бабе и там по неосторожности забыла мобильный.
– На работу. В «Чернила».
Давясь обидой, я увеличиваю разделяющую нас с Филатовым пропасть и позволяю Мише открыть передо мной дверь его как всегда чистого даже в такую погоду авто. Падаю в мягкое кресло и дрожащими от перехлестывающих через край эмоций пальцами ставлю телефон на беззвучный режим, не замечая, как высовывается из окна своего кабинета и, размахивая руками, что-то громко кричит Кольцова.
– Вы с женихом поругались? – бесцеремонно врывается в мою Вселенную Миша, от которого у меня постепенно начинает дергаться глаз и ползет вверх подведенная карандашом бровь. И я даю себе обещание, что это последний раз, когда я с ним куда-то еду и вообще беседую.
– Немного не сошлись во мнениях, – качаю головой, не желая посвящать спутника в перипетии наших с Ванькой отношений и, уж тем более, давать намек на то, что мое сердце свободно.
Не свободно.
Остаток пути до клуба проходит в тяжелом липком молчании. Я царапаю ремешок сумки ногтями и старательно не достаю из нее айфон, вибрация которого не прекращается и перерастает в тупую ноющую боль в районе виска. Поэтому я облегченно выдыхаю, когда автомобиль тормозит недалеко от служебного входа, и мысленно закидываюсь двумя таблетками анальгетика, лежащего в первом ящичке сверху в гримерке.
