трахнула? Она хотела и Бориса трахнуть, когда он только приехал, ее тянет на новенькое, не местное, она за майора своего вышла только потому, что его сюда перевели, а она…
— Лиза, я вам в отцы гожусь. А то и в деды…
— Мы же об ухаживании говорим. Я с вами спать не собираюсь. Морщины, обвислость, вялость, бр-р-р! Вы хоть следите за собой? Зарядка? Холодный душ по утрам. Кашка, глазунья.
— У вас большой опыт, Лиза?
— Без опыта не проживешь. Мне морщины нравились, но в опыте они оказались другими. Когда я отсюда уехала, мыкалась без крыши над головой, и один морщинистый приютил.
Лиза натягивает поводья. Мальчик останавливается. Недовольно фыркает.
— Кто опустит гроб? — спрашиваю я. — Нам вдвоем его не поднять.
— А я думала — вы сильный! — Лиза толкает меня локтем. — Слезайте! Не обходите Мальчика сзади, может лягнуть. Он пугливый.
Нас, оказывается, ждут: в синей тени разлапистого куста видны огоньки сигарет, Боханов и Бузгалин, Кеша и Миша, они выходят на освещенное место.
— Зачем ты его притащила? — Бузгалин придерживает Мальчика.
—Мы бы сами справились. — Боханов встает рядом со мной.
— Он сам по себе, я его никуда не тащила. Не нравится — прогоним.
Они говорят обо мне так, словно я ничто, пустое место.
— Прогоним? Он нас заложит! — Боханов бросает на меня быстрый взгляд, я успеваю его поймать, его тусклые глаза — в темных провалах глазниц, узкие виски, черные губы, он придвигается вплотную, дышит жареным и пивом. — У вас же с начальником полиции дружба. Он должен был посадить вас. Единственный подозреваемый. В убийстве! А с вас даже подписку не взяли. Отпустили. Да, вы теперь большой начальник. Да-да. Все об этом знают. Кто ж вас тронет, вам можно теперь убивать, ночами по кладбищам шастать…
— Отстань от него, Кеша! — Лиза привязывает Мальчика к ограде могилы. На темном памятнике — две овальные фотографии, тускло светится золотое «Помним…»
— Лиза права. Отстань от него! — Бузгалин, отбрасывая тонкую серую тень, наклоняется, вытаскивает из высокой травы лопату, протягивает ее Боханову.
— А че я? Пусть вон психолог, — говорит Боханов, но лопату берет.
Бузгалин, высоко поднимая ноги, проходит по траве, останавливается возле меня.
— Он у нас чувствительный, — кивает Бузгалин на Боханова. — Как его к мусорам занесло — непонятка. Кровь увидит — сразу в обморок. Так что нам придется вдвоем. Идемте.
— Куда?
— Перевернем Бориса. Всего-то! Они же, мертвяки, когда пробуждаются, ничего не соображают, им нужно время, чтобы разобраться — что? кто? где? — и если их повернуть лицом вниз, они копают вглубь, а не наверх, устают и оставляют попытки. Это давний метод. А еще надо в ладони положить камни — они не догадываются разжать кулаки.
— Я думал они хитрые. Хитрее живых.
— Наоборот! Они — простодушные, разве что нюх обретают особенный и легкость движений. Это в ужастиках они… — Бузгалин открывает рот, чуть поднимает руки, делает пару шагов, изображая персонажа фильма про оживших покойников, получается у него плохо, но он явно наслаждается своей нынешней ролью знатока, просветителя, командира. — …в ужастиках они вот такие, а-а-а! А на самом деле, когда они входят во вкус, они бегают, прыгают…
— Трахаются, — вставляет Боханов. — Да, Лиз? Он тебя собирался… — Боханов несколько раз хлопает ладонью правой руки по сжатой в кулак левой, получается гулко и похабно. — Холодного Шурика под кожу загнать — это они могут. Это они любят…
— Заткнись!
Боханов рассматривает край лопаты, пробует рукой — острый ли, удовлетворенно качает головой.
— А я че? Ты сама говорила: у него, когда с тобой разговаривал, был стояк, аж штаны трещали.
— Заткнись!
— У вас значит это не первый случай? — спрашиваю я Бузгалина.
— С чего вы взяли?
— Ну, вы изучали, как себя вести с ожившими покойниками, как сделать так, чтобы они не вылезали из могил. Даже если вы фанат фильмов про вампиров и прочую нечисть, все равно вы не будете…
— Мы готовились, — говорит Лиза. — Это должно было рано или поздно случиться.
— Почему?! Почему это должно было случиться? — я почти теряю дар речи, мне душно.
— Был тут один, смотрящий за городом. — Боханов кладет лопату на плечо. — Запустил руку в общак. Его свои же перекрестили двумя очередями и контрольный — в голову, а он ночью, после похорон, позвонил своим дружбанам, которые его и грохнули. Они приехали, могилу раскопали, а этот…
— Хватит, — шипит Бузгалин. — Ты что-то сегодня разговорился. Тебе сказали — заткнись!
— И ты туда же! Ладно. — Боханов втыкает лопату в землю. — Молчу. — Он проводит пальцами по губам так, словно застегивает застежку-молнию, — Берите лопату, Антон Романович!
— Мы перевернем. — Бузгалин цепко берет меня за плечо, поворачивает к стоящему на козлах гробу Лебеженинова. — Закапывать будешь ты!
Моя уверенность в том, что Боханов рубанет мне лопатой по шее, крепнет. Сделать это ему будет особенно удобно, когда я наклонюсь, чтобы взяться за крышку гроба. Бузгалин недаром так крепко меня придерживает: в нужный момент он обхватит меня сзади, сам отклонится назад, отвернется, чтобы моя кровь не брызнула ему на лицо, крикнет: «Давай!» Я дрожу от предчувствия.
Бузгалин замечает эту дрожь. Он удивлен, но потом улыбается, показывая крепкие желтые зубы.
— Мы должны его остановить, — говорит Бузгалин, подводя меня к гробу Лебеженинова. — Жаль, конечно, Бориса. Он был хороший, честный. Приехал не за деньгами, не за славой или почетом, короче, приехал ради нас, ради детей там маленьких, а его вот так…
— Да что ты распинаешься! — Боханов задевает лопатой по ограде одной из могил, лопата ударяет по прутьям, прутья проигрывают «там-там-та-ам!», гулко вибрируют. — Хороший!
