— Не сразу, но были некоторые догадки.
— Тогда не вижу никаких проблем, — Давид развёл руками.
— Ты серьезно? Не видишь никаких проблем?
— Нет, — уверено ответил Давид.
— И мы всегда будет жить в такой атмосфере? — я поднялась с дивана и отошла к окну.
— Только не начинай жрать мой мозг своими претензиями. Только не сейчас. Я разобрался со всем дерьмом и дико устал.
— Но этот разговор неизбежен.
— Чего ты от меня хочешь? — Давид опустился на диван и вытянул ноги.
— Определённости.
— По-моему, у нас ее предостаточно.
— Я бы так не сказала.
— Что ты себе уже успела придумать, пока меня не было? — Давид вперил в меня хмурый взгляд. — Я бы понял твои претензии, если бы шлялся непонятно где, а потом бы без объяснений заползал к тебе в кровать. Трахался бы на стороне и тут же клялся в вечной любви. Но у нас ведь всё иначе.
— А я тебя ни в чем и не обвиняю, но такая жизнь, — я развела руками, — Давид, это ведь и жизнью сложно назвать.
— Тогда почему ты позволила всему этому случиться между нами? Ты прекрасно знала, кто я.
— Я позволила? А ты, получается, здесь был ни при чем? — возмущенно спросила я. — Я догадывалась. Догадывалась, но не знала наверняка, а ты ничего мне и не спешил рассказывать. Почему же ты позволил нам зайти так далеко?
— Потому что влюбился! — выпалил Давид и резко вскочил на ноги. — Потому что ты другая! Потому что меня тянет к тебе, и я хочу, чтобы у нас всё получилось. Вопреки всему! Понятно?! — он шагнул ко мне. — Я подыхал, Ло. Но рядом с тобой хочется жить.
— Давид, я… Ты и так уже прекрасно знаешь, что я люблю тебя, но пойми… Такая твоя жизнь в подвешенном состоянии… Как мне ее принять?
— Я не знаю, — он неотрывно смотрел в мои глаза. — Не знаю.
— Сколько мы так сможем еще прожить вместе? Я не хочу бояться за тебя.
— Ну так и не бойся, — нервно произнес Давид и отошел назад.
— Не могу. Не бояться может только равнодушный человек.
— Ты ищешь проблемы там, где их нет, — Давид попытался пригладить ладонью волосы на затылке.
— Может, для тебя это и не проблема…
— Хватит. Я не переиначу свою жизнь. Она — часть меня. Не нужно пытаться меня переделать, — синие глаза опасно блеснули.
— Я и не пытаюсь. Но мы не слышим друг друга. Постоянно ссоримся. Я не хочу, чтобы у нас были ненормальные и болезненные отношения. Не хочу, чтобы мы сходились и расходились.
— Это жирный намек на мои прошлые отношения? — перебил меня Давид.
— Нет никаких намеков.
— Понятно. Я домой.
— Сколько еще ты будешь убегать? — я быстро прошла вслед за Давидом в коридор. — Чего ты боишься?
— Когда я на взводе мне нужно время, чтобы остыть.
— Но, Давид, — я хотела взять его за руку, но он не позволил.
— Я тебя услышал, Каролина. Услышал.
Давид ушел. Снова звенящая тишина. Снова ком в горле и полная опустошенность в душе. Я медленно присела на корточки прямо в коридоре и обхватила голову руками. Это был тупик.
Глава 29
— Он тебя обидел? — прямой папин вопрос оказался почти сродни удару хлыста. Меткому и болезненному.
Я не рассказывала отцу о том, что в наших с Давидом отношениях сейчас не всё было гладко. Во-первых, я не хотела тревожить папу, зная, как сильно он может переживать за меня. Во-вторых, я в принципе не имела привычки или аномальной потребности жаловаться кому-то. В-третьих, я понимала, что если хотя бы раз выставлю Давида каким-то монстром, то он навсегда останется для моего папы врагом номер один. Всё же я его дочь, и он всегда будет на моей стороне. Это одна из острых граней слепой родительской любви.
Но несмотря на то, что я улыбалась, старалась вести себя, как обычно, папа всё равно не купился. Его всегда было сложно одурачить.
— Нет. Просто немного повздорили. Всё нормально, — уверенно ответила я.
По сути, я отцу не лгала, ведь Давид никак не обидел меня. Ни оскорбил, ни поднял руку. Мы просто в очередной раз недопоняли друг друга. Это меня мучило.
— Ты кажешься очень уставшей и потускневшей, — в голосе папы звучало беспокойство.
— Это из-за работы. График жесткий. Но я уже почти втянулась, — я принялась торопливо складывать в холодильник домашний творог, которым меня периодически снабжает папа.
— Взгляд прячешь. Значит, врешь, — без агрессии или претензии отметил он.
— Неправда, — я закрыла дверцу холодильника.
Я убеждала себя, что недоговаривать — это не значит лгать. Прежде я была полностью уверена в том, что нет на свете такой темы, какую невозможно обсудить с отцом. Оказывается, что есть. Как ему сказать о том, чем занимается Давид?
— Дело не в работе, дочка. Работа на человека накладывает совсем другой отпечаток.
— Мы не слышим друг друга, — созналась я и медленно опустилась на стул. — Всё очень сложно.
— Вначале пути всегда так бывает. Два совершенно разных человека. У вас разное воспитание, вкусы, взгляды на жизнь. Это нормально. Но, чтобы стать единым целым, нужно очень хорошо узнать друг друга. Пройтись по всем острым граням, чтобы понять. Слова словами, но всё закрепляется практикой. Ребенок сначала учиться ползать, затем ходить, а потом только бегать. Преодолевает неудачи. Снова и снова. Это в крови у человека.
Папа говорил правильные вещи, и в глубине души я придерживалась идентичной позиции. Но, кажется, я слишком близко к сердцу воспринимала каждую нашу с Давидом ссору. И в этом заключалась моя главная ошибка. А затем я допустила еще одну, когда не сдержалась и позволила себе расплакаться перед папой.
Мне эмоционально было очень сложно. Скандал. Какое-то время мы не видимся. Затем примирение. И кажется, что всё хорошо. Затем всё начинает повторяться. Претензии, недопонимание и слёзы.
— Ло. Каролина, девочка моя, — папа крепко обнял меня, а я вместо того, чтобы успокоиться, еще сильней расплакалась.
Я дорожила отношениями с Давидом и оттого каждое наше недопонимание било по мне больней, чем в предыдущий раз.
— Никогда не могла подумать, что любить может быть так больно и трудно, — сквозь всхлипы выдавила я.
— Тем ценней это чувство. Оно способно выжить даже тогда, когда уже всё кажется мертвым. Это просто поразительно.
— Ты говоришь так, будто всё еще удивляешься, — я посмотрела на папу заплаканными глазами.
— Да, удивляюсь, — кивнул он. — Сколько живу, столько и удивляюсь.
Я улыбнулась и вытерла слёзы рукавом домашней кофты. После долгого отсутствия Давида и нашей недавней ссоры внутри меня всё сжалось в большую тугую пружину. Она продолжала сжиматься, а затем резко расправилась и превратилась в слёзы.
— Всё хорошо, папа. Правда.
— Посмотри на меня, — папа убрал с моего лица спутанные пряди волос и стёр большим пальцем последнюю слезинку. — Это твоя жизнь, дочка. Твой опыт. Но если он тебя обидит, если причинит тебе боль…
— Пап…
— Пусть это будет неправильно и кардинально. Не имеет значения. Я не останусь в стороне. Ты — моя дочь. Я не хочу, чтобы ты страдала. И пусть Давид не думает, что я не сумею защитить. Учебник закроется, а кулак сожмется.
— Папа, не надо никаких кулаков. Ты же у меня не такой, — я выпрямилась и обеспокоено посмотрел на отца.
— Пусть и не такой. Это не имеет значения, — непоколебимо ответил он.
— Меня никто не обижает. Сама кого хочешь обижу. Просто временами трудно бывает. Но я справлюсь.
Папа ничего не сказал, только убрал мои волосы назад и поцеловал в лоб.
— Мне уже пора, — после длительного молчания произнес он.
Отец долго не выпускал меня из своих объятий, явно решив дождаться, когда я полностью успокоюсь. А я действительно успокоилась. Мне стало легче, когда эмоциональная пружина наконец разжалась. Всё же иногда поплакать тоже полезно. Особенно когда рядом родной человек, на которого всегда можно положиться.
— Ешь творог, он полезен, — преподавательским тоном проговорил папа.
