крутя колесико перемотки. На одних фото она останавливалась, другие пролистывала быстро. Агата так и не поняла, по какому принципу распределялся её интерес. Казалось, в этих фото она видит что-то своё, одно ей понятное. Агата же про себя удивлялась тому, что девочка так быстро запомнила, как управляться с новым для нее устройством.
Когда все фото были просмотрены, Ксюша выключила фотоаппарат и неловко, как только что родившийся жеребёнок, встала на ножки.
— Давай вернёмся к остальным деткам? Знаю, сейчас там очень много незнакомых тебе людей, но они все хорошие и, может, вы с кем-то подружитесь.
Ксюша без проблем вернулась в класс. Заняла свое место и привычно безучастно отвернулась. Ну, хоть не плакала, и на том спасибо. Обычно на начальном этапе новеньким приходилось непросто. Пока пообвыкнутся, пока включатся… Если включатся! Агата вернулась к себе, думая о том, что если не спешить, если давать какой-никакой результат по чуть-чуть, по капельке, есть шанс задержать Стужина на неопределённый срок… Поймав себя на этом, Агата ужаснулась. Стыдясь своих же мыслей, спрятала в ладонях лицо. И отвела их, лишь когда в дверь постучали.
— Илья? Я уж не думала, что ты зайдёшь.
— А я не думал, что ты этого хочешь. — Агата закусила губу и, чтобы не броситься ему тут же на шею, принялась перекладывать с места на место бумажки. — Ты вчера вроде бы мне отказала…
— Так ведь не наотрез, — вспомнила одесскую поговорку Агата. Встала, и, не справляясь с чувствами, отвернулась к окну. Почти тут же на её плечи легли его руки.
— Играешь?! Хочешь, чтобы я за тобой как пёс бегал? — обдал злостью, словно холодной водой окатил.
— Нет! – Агата резко обернулась, — Что ты? Дело совсем не в этом. Я просто…
— Что?
— Я просто ужасно боюсь. Смотри, вот руки дрожат… Видишь? — Агата подняла перед его лицом руку. — Я же и так себя чувствую ужасно уязвимой. Как будто с меня кожу содрали, веришь? А рядом с тобой…
— Что? — В который раз повторил Илья.
— Всё ещё сложнее, вот что!
— А без меня? — спросил Стужин, запрокидывая её лицо так, чтобы их глаза встретились.
— А без тебя я пробовала… И больше не хочу.
Ну, вот… Вот она — правда. И как-то так вышло, что она призналась в этом себе одновременно с Ильёй. Не успев с этой правдой смириться и свыкнуться. Уж слишком неожиданным был его вопрос. Не подстраховалась. А когда он стал её целовать, стало уже не до страховок. Агата ухнула в чувства с головой. И чем выше она летела, тем больше становилось её сердце. Оно билось, кажется, во всём теле, гоняя раскалённую кровь и болезненную пульсацию.
Со двора до них доносились чужие голоса — старшая группа вышла на пленэр. Дрожащие пальцы Стужина путались у неё в волосах, и мысли тоже путались, испарялись, и плечи, как шаль, окутывало ощущением правильности происходящего. Складывалось полное ощущение того, что они взлетают над осколками треснувшего мира, просачиваются между выступающих острых краёв, и потрёпанные, но живые, возносятся над ним. И это так же страшно, как и прекрасно…
А потом от двери раздается негромкое покашливание.
— Кхе-кхе… Мы, Отар, похоже, не вовремя.
— Ма-а-ам… Па-а-ап… — Агата отпрыгнула от Стужина, как трусливый заяц. Вспыхнула, приложила ладони к щекам. Ну и чего, спрашивается? Ей ведь не пятнадцать лет! Взрослая барышня. Но вообще-то папа у неё был человек строгих правил, так что… Может, оно и понятно. Вон как смотрит! — Это не то, что вы подумали.
— Правда? И что же это? Оливка, как полагаешь? Может, ей делали искусственное дыхание?
— Пап! Прекрати… — Агата, наконец, сумела взять себя в руки. — И, наверное, познакомьтесь. Это Илья Стужин…
— Врач-реаниматолог?
— Отар, немедленно перестань! — вступила в разговор мать Агаты, с трудом сдерживая рвущийся из груди смех. — Полагаю, это… хм… молодой человек нашей дочери.
А ведь Стужин поначалу даже струсил, когда всё о ней разузнал. Какого-то чёрта в нем взыграли идиотские провинциальные комплексы, которые, он свято верил, что победил. Но на деле, оказывается, в Илье занозой сидело стрёмное ощущение принадлежности к низшей касте, представителей которой с детства учат — не суйся, это не для тебя, не по Сеньке шапка… Всему этому муторному дерьму, единственная цель которого заключалась в том, чтобы у человека даже мысли не возникло, что он стоит чего-то большего. А главное, может на это большее претендовать.
Агата же была не просто большим… Агата была вершиной. Чтобы достичь её высот, обычной женщине всю жизнь вверх карабкаться надо. Там, в Ташкенте, она говорила, что не святая. Теперь Стужин в том сомневался. Агату окружал некий ореол. Её обожала пресса, она редко выходила в свет, но если выходила — всегда оказывалась в центре внимания. И хоть фонд Агата возглавила только после смерти бабушки, она стояла у его истоков и много чего сделала, чтобы привлечь внимание к проблеме аутизма в их стране. Своими выставками. Спичами. Участием в благотворительных акциях. Постами в теперь запрещённых социальных сетях. Которые он прошерстил от и до, когда, наконец, уложил Ксюшку спать. И чем больше Стужин на неё смотрел (кстати, фото самой Агаты было немного, в основном, её работы), чем больше читал ироничные, сильные тексты — размышления или наблюдения о жизни, о фонде, о собственных чувствах (Агата делилась ими щедро и не таясь), тем больше он в неё влюблялся. Это ощущалось распирающим теплом внутри. Илья вообще не помнил, чтобы с ним происходило что-то подобное. Он хотел её не просто на уровне тела. Он желал стать частью её души. Он хотел, её целиком себе одному присвоив, прочувствовать каждый её нюанс. Стужина крыло злым незнакомым чувством собственничества, и он метался по комнате, будто надеясь его с себя сбросить, но ни черта не выходило.
Что он мог в такой ситуации? Набраться мужества и попытаться как-то ей соответствовать. Может, чёрт с ним?.. Если ей так это важно — отбросить мысли о релокации? Или всё же попробовать её убедить, что так будет лучше. Чем чёрт не шутит? В любом случае дать понять, что как бы там ни было — они могут быть только вместе. Иного пути для них не существует. Но для начала внести обещанное пожертвование, чтобы Агата чётко
