Следующие полчаса Вайолетт и Гилберт под звуки музыки камерного оркестра стояли в стороне и наблюдали за парами — кавалерами разного роста и комплекции и дамами во всевозможных бальных туалетах, которые кругами дефилировали по огромному залу в стремлении увидеть всех и всем показать себя. Гости понемногу выходили из комнаты для игры в карты и заглядывали в огромную столовую, осматривая накрытые к ужину столы. Обмен мнениями происходил быстрее, круг затрагиваемых вопросов был шире, во всем остальном бал ничем не отличался от балов в Новом Орлеане. Гилберт с явным удовольствием неоднократно высказывался по этому поводу, Вайолетт же ощущала разочарование.
Танцы начались после прибытия императора. Вайолетт не знала, что придворный протокол являлся причиной задержки, и не знала даже, что на балу ожидалось появление Луи Бонапарта. Она с интересом наблюдала за этим великим человеком, когда он повел в центр зала хозяйку дома. По-видимому, он был один, никаких признаков присутствия императрицы не наблюдалось.
— Добрый вечер, мадам Фоссиер.
Вайолетт слегка вздрогнула от неожиданности, услышав рядом с собой голос Аллина. Она не заметила его приближения из-за музыки, шарканья ног и гула голосов. Под его взглядом сердце ее затрепетало от радости, которая еще более возросла, когда она уловила, что Аллин смотрит на букетик из бутонов темно-красных роз, покоившийся в нежной впадине между ее грудей в отделанной кружевами бутоньерке, прикрепленной к вырезу платья. Этот букет, означавший «любовь» на языке цветов, был доставлен ей сегодня утром. Вайолетт сказала Гилберту, что она заказала розы для своего бального платья из розового шифона, оборки которого украшали кружева с серебряной нитью. В действительности же с этими цветами дело обстояло иначе, так же как и со многими другими букетами и букетиками, которые она приносила домой последние несколько недель.
— Ну, каково ваше мнение о нашем императоре? — поинтересовался Аллин после обмена официальными приветствиями.
Его чопорный тон заставил Вайолетт улыбнуться, в то время как Гилберт нахмурил брови, сочтя, по-видимому, неприличным то, что художник адресовал свой вопрос его жене, а не ему. Однако Вайолетт решила не обращать внимания на недовольство мужа. Намереваясь ответить, она взглянула на императора.
Это был мужчина среднего роста в возрасте около сорока пяти лет с редеющими серебристо-каштановыми волосами и большими темными глазами, отличающими род Бонапартов. Он мог бы быть привлекательным, если бы не его искусственная улыбка, лишенная теплоты. Лицо и манеры Наполеона III ничего не выражали, словно привычка постоянно контролировать свое поведение сделала его неспособным к свободному проявлению своих чувств.
Вайолетт чуть наклонилась к Аллину и прошептала:
— Он очень скован, не правда ли?
— Скован? О нет! — поспешно ответил Аллин. — Это врожденное свойство всех Бонапартов, признак императорского звания.
— Вот как! — воскликнула Вайолетт и кивнула. — А кто ему стрижет бородку и закручивает усы в такой нелепой манере?
— Вы не находите их очаровательными? Большинство женщин высоко ценят подобное искусство. Вы просто не понимаете.
— Наверное, не понимаю, — притворно вздохнула она.
— Заметьте, что этот стиль пришелся по вкусу и некоторым представителям мужского пола. — Аллин слегка повел головой в сторону нескольких мужчин, имевших на лицах то же «украшение».
— Какое удивительное совпадение, — обронила Вайолетт, — ведь мужчины обычно не следуют моде, заведенной кем-то другим.
Стоявший рядом Гилберт откашлялся. Он раскачивался на каблуках, держа руки за спиной, что являлось у него признаком возмущения.
— Я полагаю, — проговорил он, — что было бы разумнее поговорить о других вещах.
Вайолетт, увлеченная разговором с художником, совсем забыла о муже. Когда она осознала это, ей стало не по себе.
Аллин посмотрел на Гилберта и тем же шутливым тоном спросил:
— Вы призываете высказываться осторожнее или считаете, что о правителе Франции следует говорить с большим почтением?
— И то и другое, — сухо ответил Гилберт. — Мы — всего только гости в этой стране.
— Верно, — согласился художник. — Равно как и я. Однако, если человек держится за внешние атрибуты власти, он должен также привыкнуть к сопутствующим им камням и стрелам. А также к нападкам острословов, от которых труднее всего защититься.
Аллин посмотрел в сторону солидной дамы, которая помахала ему рукой, чтобы привлечь его внимание. Ее голову венчал тюрбан из серебряных кружев, украшенный страусовым пером. Затем он сцова повернулся к Вайолетт и, глядя ей в глаза, произнес извиняющимся тоном:
— Вы простите меня? Я должен поговорить с той дамой.
Она поняла, что Аллин сделал это ради нее, видя, что его присутствие раздражает ее мужа. Вайолетт кивнула и принялась с интересом наблюдать, как восторженно приветствуют художника в кругу друзей. Сдержанным голосом она сказала мужу:
— Ты мог бы быть немного приветливее.
— К чему? Ты была достаточно приветлива за нас двоих.
— Чтобы компенсировать твое молчание, — ответила она, глубоко уязвленная интонацией его голоса.
Гилберт сделал глубокий вздох, так что его ноздри при этом раздулись.
— Я склонен рассматривать ситуацию иначе. Но как бы там ни было, я не обязан быть чересчур вежливым с мужчиной, который заигрывает с моей женой у меня на глазах.
— Заигрывает? — Обвинение прозвучало столь неожиданно, что у Вайолетт перехватило дыхание.
— Именно. И ты поощряла его своими улыбками и шепотом, более подходящими для спальной комнаты, чем для общественного места.
— Ты… ты должен понять, что мы в последнее время провели вместе много часов. Вполне естественно, что мы подружились. Но почему бы и нет, в конце концов?
Гилберт сурово посмотрел на жену.
— Я уверен, что нет необходимости объяснять тебе это, Вайолетт.
Сарказм, прозвучавший в его голосе, был невыносим. Гордо подняв голову, она ответила:
— Также нет необходимости объяснять тебе, что у тебя мало поводов для ревности.
— Я бы предпочел не иметь их вовсе.
Гилберт резко повернулся на каблуках и двинулся через зал, оставив Вайолетт в одиночестве.
Это было таким вопиющим нарушением приличий, таким контрастом по сравнению с его привычной сдержанностью, что она не могла объяснить его поступок ничем другим, как намеренным наказанием за ее неугодное поведение. По-видимому, он рассчитывал на то, что ей станет страшно одной среди незнакомых людей: Он еще поймет, с возмущением подумала Вайолетт, как глубоко он заблуждался.
