Роберта мгновение подумала и кивнула.
– Верно. Они все равно что-нибудь придумали бы.
– Вот я и не стал глупить.
– Но ведь если мама от тебя уйдет... Это же несправедливо! Ты, как никто, достоин любви!
Мартин усмехнулся.
– Любви достоин каждый. А довольствоваться должен тем, что дает судьба.
– Вы столько лет прожили вместе! Неужели такое возможно? Что в награду за все твои старания, понимание, поддержку жизнь преподнесет тебе одиночество?
– Во-первых, никто еще не сказал, что Гвен от меня уйдет. У Эдуардо жена, с которой они столько вынесли... В общем, все не так просто. Во-вторых, одиноким я никогда не буду. У меня есть ты, остальные родственники, друзья, студенты. Увлечения и любимая работа. Вон сколько всего!
Роберта бросила на него выразительный взгляд.
– Ты святой, честное слово!
Мартин с серьезным видом покачал головой.
– Вовсе нет. Просто чересчур много думаю и из всего, что пережил – я сам или кто-то из близких, – стараюсь извлечь пользу.
Роберта снова на минуту положила голову ему на плечо. Дальше шли молча. Увидев женщину с коляской, Роберта попыталась представить мать с новорожденной дочерью на руках и вдруг ощутила, вдвое сильнее, чем когда-либо прежде, до мурашек по коже, что тоже хочет ребенка.
Может, не так это и страшно? – в горячечном волнении пустилась рассуждать она сама с собой. Родить ребенка, когда его отца нет рядом? Может, на том и держится мир? Жизнь детям дают в муках, но, наверное, из огромной любви. Потом вкладывают в них все, что только могут, терпят лишения и все отчаяннее любят.
Не совершила ли я чудовищную ошибку, сбежав из Лондона? Не следовало ли опять сблизиться с Джеффри, раз уж наши пути снова пересеклись? Не стоило ли взять у него то, что брать от других нет ни малейшего желания?
Она вся напряглась, и Мартин тотчас это почувствовал.
– Берта? Тебе нехорошо?
– С чего ты взял? – Роберта постаралась расслабиться и как можно более естественно улыбнуться.
Ведь у них у всех я одна-единственная, продолжала она разговор с собой. Как возликовал бы Мартин, подари я ему внука. Обрадовалась бы, наверное, и мама. Возможно, и Эдуардо тоже. У малыша было бы столько любви, что он купался бы в ней, точно в теплом источнике. Но отца не имел бы права видеть... Живого отца – самого мужественного и умного человека на земле.
Нет. Хорошо, что все так. Или... Эх, кто бы подсказал, что хорошо, а что плохо. Чем взрослее становишься, тем сложнее понять, как устроен мир. Она усмехнулась про себя. Верно сказано у Брэдбери: когда человеку семнадцать, он знает все на свете. Если ему двадцать семь и он по-прежнему знает все – значит, ему те же семнадцать.
Мартин посмотрел на часы.
– Ну что? Поворачиваем назад?
Роберта лишь теперь заметила, что сгущаются сумерки и свежеет ветер с океана.
– Да. – Она поежилась. – А то замерзнем.
Поднимаясь к парадной двери по ступеням, Мартин топал громче обычного, а в прихожей будто ненароком задел ногой вешалку для верхней одежды и шляп. Роберта наблюдала за ним и мысленно дивилась: ну и человек!
Мать, услышав шум, вышла из гостиной. Роберта взглянула на ее светлое лицо, заметила появившееся во взгляде успокоение и вдруг поняла, о чем, описывая ее достоинства, толковал Мартин. Столь красивой и умиротворенной Роберта в жизни ее не видела. Гвен посмотрела на дочь, потом на мужа.
– Эдуардо зовет нас в гости. Берта, если надумает, наверняка поедет одна. А мы с тобой... – Она просто и со сдержанной нежностью взяла мужа за руку. Роберта, сама того не замечая, в изумлении прижала к губам ладонь. – Может, в августе, когда у тебя будет отпуск? Или будущим летом?
В родительский дом Джеффри приехал рано утром – почувствовав себя в дублинской квартире безгранично одиноким и следуя не дававшему покоя желанию поискать ответ на вопрос именно там, откуда по таинственным причинам сбежала Роберта. Замок жил последними приготовлениями к торжеству. Мать и Вэлари, как всегда, суетились – то и дело поглядывали на часы, ходили по залам и холлу, проверяя, достаточно ли хорошо начищены полы и нет ли мутных пятен на лестничных перилах и мебели, и отчитывали слуг – по делу или просто так, порядка ради. Тем не менее Джеффри улучил-таки минутку, ухитрился вызвать Вэлари в сад и без предисловий спросил:
– Ты уверена, что ничем не обидела тогда Роберту?
В первую секунду в ее глазах мелькнул страх, потом лживость, какой она вроде бы не страдала, и Джеффри, хоть Вэлари поспешно отвела взгляд и сумела прикинуться самим спокойствием, забыл о всякой осторожности.
– Отвечай честно! – прогремел он, хватая тетку за руку.
Та в ужасе вырвала руку и отпрянула назад.
– Что ты себе позволяешь?! Совсем одичал! Вот что выходит, когда человек пренебрегает самым святым в жизни – законами семьи и пожеланиями родителей!
– Отвечай на вопрос – не увиливай, – сильнее разъяряясь, однако сознавая, что грубостью он мало чего добьется, и стараясь владеть собой, негромко, но твердо произнес Джеффри.
– Не понимаю, о чем ты! – Вэлари, приняв картинную позу, хлопнула глазами.
– О Роберте Лоуренс. О той девушке, что я привозил сюда пять лет назад. Не помнишь?
– Конечно, помню. Она очень странно тогда исчезла. Судя по разговору, помчалась к какому-то Бобби. Каким образом я могла ее обидеть? Только задумайся! – В ее глазах снова отразилось странное чувство – не то испуг, не то отчаяние. Блеснуло и погасло, и взгляд снова похолодел.
– У меня возникло ощущение, будто ты тогда чего-то недоговорила или что-то утаила, – сказал Джеффри, неотрывно следя за теткиным лицом. На нем не дрогнул ни единый мускул.
– Ты стал слишком мнительным, – заметила она. – Наверняка от писательства.
Джеффри скривил рот, уже собравшись ответить, но тут в его голове запоздалым эхом прозвучало «Бобби». В новом приступе подозрительности он чуть опять не схватил Вэлари за руку, но сдержался и лишь прищурился.
– Послушай-ка, ты сказала «Бобби». А тогда утверждала, будто Роберте позвонил Уилли.
Глаза Вэлари чуть заметно расширились. Она секунду-другую молчала, но, когда заговорила, ее голос прозвучал как всегда спокойно.
– Уилли? Может быть. Значит, я перепутала. Ведь прошло столько времени!
– Но у тебя прекрасная память, – не отступал Джеффри.
– Совершенно верно – прекрасная. Однако удерживать в ней столь несущественные мелочи было бы просто глупо.
Джеффри запустил пятерню в волосы. Он совсем лишался рассудка.
– Ничего не понимаю, – сказала Вэлари. – В чем ты собрался меня обвинить? Даже любопытно. Уж не взбрело ли тебе в голову, что я сама подсунула Роберте Бобби? Или приставила к ее горлу нож за то, что она затоптала ковер? Какие у тебя ко мне претензии?
