— Сахар? Сливки?
Она издает протяжный мучительный стон, но все же кивает.
— Ладно. Чуток сливок. Но сахар — нет.
— Какой пример ты подаешь для Софи? — отрываясь от телефона, хмуро спрашивает Адам. Он принимает участие в этом семейном разговоре, потому что ему скучно. А еще… потому что он соскучился. — Серьезно. В прошлый раз, когда я с ней сидел, она отказалась есть гренки после шести вечера.
Диана морщится.
— Я обязательно поговорю с ней об этом безрассудстве, — уверяет она и, удерживая внимание племянника, резко меняет тему разговора в свою пользу. — Как ты, Адам?
На доли секунды Адам позволяет растерянности и огорчению отразиться в глазах.
— Нормально.
Отворачивается, но Диана мягко улыбается и продолжает разговор.
— Мне жутко не нравится, когда такое красивое лицо и такое шикарное тело настолько не ценят! Знаешь, я каждый раз, когда вижу тебя таким, очень злюсь!
Адам улыбается, втайне восхищаясь ее чувством юмора и непринужденностью, которую она носит за собой по жизни.
— Осторожно, тетушка. Дяде Марку твои слова не понравились бы.
Глаза Дианы широко распахиваются и застывают в этом положении. А затем она громко фыркает, словно кошка, которую ткнули в тазик с водой.
Адам не может сдержать смех.
— Ох, только не называй меня тетушкой! Мне лишь немного за тридцать.
— Тебе тридцать семь, — уточняет парень, подергивая бровями. — Похоже, ты забыла скрыть эту информацию в фейсбуке.
— О, Боже! Вот же непростительная оплошность… Ты слышишь, Терентий? — естественно, он слушает весь разговор и сразу же откликается на обращение невестки. — Пришли ко мне того парнишку из IT-отдела. Мне самой не справиться.
— Обязательно.
— Прямо сегодня.
— Конечно.
— Так… ммм… — возвращается к Адаму. — Надеюсь, ты в этот раз подольше задержишься дома?
— Как знать, — пожимает плечами.
— Пожалуйста! Я готова тебе заплатить.
Брови Адама в удивлении приподнимаются.
— Я подумаю об этом, — медленно произносит он.
— И пока тебя не было, я собрала кое-какую информацию, — перехватывает брошенный в сторону отца взгляд. — Терентий и Марк могут идти к черту! Это касается всей семьи. Тебя, и меня тоже.
— Э-э-э… — все, что Адам может сказать.
— Встретимся вечером? Я приготовлю что-нибудь до ужаса калорийное.
— В таком случае, я вряд ли могу отказаться.
— Определенно, нет.
— Ладно.
— Ладно? — этим восклицанием с головой выдает свою неуверенность. — Правда?
Адам усмехается.
— Да. Я приду.
— Отлично! Будем смотреть «Пиратов Карибского моря» и сплетничать.
— Сплетничают бабки на «Привозе» [30].
— Ок. Я неверно выразилась, — по-деловому прищуривается. — Изучим и обсудим информацию.
Допив свой кофе и заручившись всеми необходимыми подписями Терентия Дмитриевича, Диана убегает на какую-то важную встречу, а сам глава семейства все еще нерешительно слоняется по квартире.
— Ты разве не опаздываешь?
— Я? Нет, я не спешу сегодня. А ты? — кинув мимолетный взгляд на наручные часы, объявляет. — Адам! Половина девятого. Тебе нужно на учебу. Ты и без того много пропустил… — готов убить себя за сорвавшиеся с языка нравоучения. — То есть…
— Папа, — спокойно произносит Адам. — Сегодня суббота. Выходной.
— Ладно, — краснея, бормочет Терентий Дмитриевич. — Может, хочешь поговорить?
— Не знаю, папа.
На плечи Титова-старшего опускается неподъемный груз разочарования. И все же обращение «папа» помогает удержать спину ровной.
— Почему ты не говорил со мной, когда я просил тебя об этом? Почему сейчас, пап?
Теперь, когда отец готов все рассказать, Адам не готов слушать. Он наказывает его. И хотя Терентий Дмитриевич понимает, что это заслуженно, он не может не попытаться выйти с сыном на связь.
— Твоя мама приходила…
— Ох, черт, — Адам поднимается, чтобы уйти. — Только не начинай, пап.
— Сынок.
— Передай ей, чтобы не смела больше сюда приходить. Иначе мне придется съехать.
— Хорошо. Ладно, — конечно же, Терентий не может этого допустить.
Измотал душу, пока сына не было в городе.
— Но, если ты захочешь что-то узнать, просто спроси.
— Ты, как всегда, вовремя, — с едким сарказмом отвечает Адам.
А потом…
Вспоминает, почему так болезненно переживает обрушившиеся на их семью новости. Как бы тяжело ни складывались его отношения с отцом, он не хочет его потерять. Еще месяц назад Адам бы себе в этом не признался, он бы этого просто не понял.
Сейчас же он осознает, что ищет привязку, свою принадлежность к корневой системе Титовых. И хотя Адаму кажется, что он всего лишь сорняк, пересаженный в благоприятную почву, разросшийся и уничтожающий в этом мире все остальное, как никогда в жизни, он пытается сдерживать свой нрав.
Прикрывая глаза, шумно сглатывает.
— Ладно, пап, — кивает отцу. Уже в дверях оборачивается и добавляет. — Спасибо.
На глазах Терентия Дмитриевича выступают слезы.
27
Дверь открывается, и в палату Дарьи влетает большая связка разноцветных воздушных шаров. А за ними просовывается улыбающаяся Исаева.
— Тра-та-тушечки-та-та!
— Ева!
— Да, я!
Привязывая шары к металлической перекладине у изножья кровати, Исаева собирается с мыслями. Ей трудно дышать, и смотреть Дашке в глаза тоже как-то непросто. Однажды Гольдман сказал, что она недостаточно честна с подругой из-за страха быть отвергнутой. И он был прав. Больше всего на свете Ева боится того, что в один день Дашка поймет, настолько она плохой человек.
Сдерживая клокочущие в груди эмоции, подходит к подруге и крепко-крепко обнимает.
— Я едва не умерла от страха, — взволнованно шепчет Ева.
— Я тоже, — так же эмоционально шепчет Даша.
И Исаева с облегчением переводит дыхание.
Она знала, что падение завершилось относительно благополучно, но невозможность проведать Захару истрепали ее последние нервы. Поэтому, как только она узнала, что подругу перенаправили в их родной город, сразу примчалась к ней в больницу.
Отстранившись, Ева осматривает Дашку с головы до ног.
— С переломом руки можно жить, это я знаю точно. А вот с ногой проблематичнее будет.
Захара слабо улыбается.
— С ногой тоже можно. Я узнавала.
— Как долго ты здесь пробудешь?
— Не знаю, — отвечает девушка. — Они сейчас, как бы, лечат мою голову. И это самое отстойное из всего.
Губы Евы превращаются в тонкую линию.
— Зачем ты сказала, что сама прыгнула?
Под весом ее недовольного взгляда Даша опускает глаза.
— Если бы я сказала, что упала случайно, им бы все равно нужны были подробности. Они бы стали анализировать не только действия Титова. Твои тоже.
— Захара, — голос Евы полнится искренним возмущением. — Ты не должна меня защищать.
— Но я буду.
— Зачем? Я могу справиться сама.
— Я так не думаю, — качает головой Дашка. — Ева, ты в последнее время и так измучена переживаниями. Я же вижу.
Стиснув зубы крепче, Исаева выдыхает и старается, чтобы ее ответ прозвучал непринужденно.
— Ничего критичного.
— Ты шутишь? Нет, перестань храбриться, Ева. Я же знаю, что у тебя в душе полнейший раздрай из-за этой дурацкой свадьбы! Почему ты всегда пытаешься справиться со всем сама? Почему никогда не рассказываешь, что чувствуешь на самом деле?
На лице Евы ни один мускул не дергается. Только глаза вдруг становятся стеклянными.
— Ты преувеличиваешь, Захара, — ровным тоном произносит она. — Если так хорошо меня понимаешь, то должна знать — меня тяжело пробить на эмоции.
— И все-таки…
— Никаких «все-таки», — поднимаясь на ноги, отходит к окну. — Не надо об этом, прошу. Давай о хорошем?
— Не могу я сейчас о хорошем.
