Он приходит вторым. Так я шучу, когда получается прийти в себя.
– Первый, первый… – дразнюсь, пока вытираемся. – В этот раз я первая! Я!
Хорошо, что его тоже замыкает на позитиве. Смеется, забывая тот странный разговор, который и вылился в этот дикий секс. Мне бы очень не хотелось к нему возвращаться.
– Я требую реванш, – заявляет Бойка и, обнимая меня, дурашливо всасывает мой опухший рот.
Толкаю его, потому что щекотно становится.
– Угу, когда-нибудь, – бубню, отсмеявшись. – Очень нескоро!
– Что, бля? Очень скоро!
Я не против. Но ему пока не признаюсь.
Глава 33
Молчи. Не озвучивай.
© Кирилл Бойко
Любомирова просто разбирает пакет из доставки, а я, как конченый маньяк, неотрывно наблюдаю за этим, казалось бы, обыденным процессом. Сколько бы времени вместе не провели, сколько бы не получил от нее – постоянно мало.
– Пятьдесят штук? Серьезно? – маячит пестрой упаковкой прокладок, которые я заказал вместе с рядом продуктов, пока она сушила волосы.
– Выбирал по названию, которое ты сказала. Откуда я знаю, сколько надо?
– Ладно, – смеется, прижимая чертову пачку к груди. – Тогда имей в виду, что забирать их с собой в общагу я не собираюсь. Останется у тебя. Не хочу тащить.
Судя по лицу, думает, что мне это должно не понравиться. Инстинктивно реагируя, прощупываю внутренние ощущения. Ничего значительного. Подумаешь, пакован прокладок на хате. Как-то не парит, вот ни грамма. Даже когда представляю, что кто-то из пацанов увидит. Вообще похрен. Потому и молчу.
Оставшаяся часть дня проходит у нас достаточно спокойно. Вместе готовим, едим, убираем. Варя почти не ломается, между делом разрешает себя лапать и даже конкретно так зализывать. Пару раз сама целует. Странно у нее это из-за стыдливости получается, но, блядь, как же я раз за разом охреневаю от своих эмоций. Раскручивается в груди какой-то вентиль, по всему телу разбрасывает эти колотящиеся и искрящиеся оскалины. Не просто за ребрами горит. Отдает покалыванием в мышцах ног и рук, даже пальцы от этой огненной дроби немеют.
– Нам нужно учиться… Нужно работать… Нужно видеться с другими людьми… – перечисляет Центурион с отрывистыми паузами, когда уже лежим с ней в кровати.
Утро еще не наступило, а я уже зверски тоскую. Остановить это не могу. Какое-то безнадежное помешательство. Видеться с другими людьми? Я кроме нее никого не замечаю. Как с ними, к примеру, вести диалог, если думаю только о ней? У меня мозги набекрень встали, как только она подошла в клубе. Уже тогда понимал, что не смогу отпустить. Барахтался, конечно. Пытался убедить себя, что что-то там контролирую. На самом деле мы сходу свернули друг другу кровь. И то, что Любомирова теперь пытается быть нормальной, не значит, блядь, что она таковой является.
– Давай договоримся… Будем встречаться по выходным... С пятницы до понедельника вместе… В остальные дни по минимуму… – продолжает монотонно молотить Варя. – Я посчитала… Оставшихся дней моего долга хватит до Нового года… Плюс праздники… Вместе…
Заставляю себя лежать неподвижно, тогда как в груди все приходит в движение. Таращусь в потолок, отмахиваясь от колюще-режущего давления, с которым ее слова проникают в ту раскачанную гребаную четырехкамерную мышцу, которую все так просто именуют сердцем. Не сердце это, а ебаная хренотень! Если бы был способ существовать без него, к черту бы вырезал.
– Что думаешь? – спрашивает Любомирова, так и не дождавшись от меня какой-либо реакции. – Согласен?
– Нет, не согласен, – выдыхаю и резко встаю с кровати.
Варя за мной подрывается. Сталкиваясь взглядами, замираем друг против друга посреди комнаты.
– Почему не согласен?
Закладываю ладони в карманы спортивок, чтобы хоть как-то себя ограничить и не трогать ее, как это обычно бывает.
– Ты еще спрашиваешь? Я тебе предложил жить вместе, ты с темы съехала. А теперь вообще говоришь, что у нас все по договору дозировано. Я, блядь, могу быть согласен? Чего ты добиваешься, толкая такую хрень? Прости, конечно, но я, блядь, моментами с тебя в конкретном ахуе! Если бы мог, послал бы на хрен на первом таком прыжке!
Знаю, что борщу с матами. Возможно, усугубляю, бля… Бля… Но мне ведь тоже тяжело все это тащить, а Любомирова, такое ощущение, на чиле жить вообще не умеет. Ни минуты! Постоянно ее колбасит, а она – меня. Полководец, блядь.
– Я просто пытаюсь разработать план, который поможет нам соблюдать какой-то порядок и держать контроль. Это важно!
– Для кого важно? Угомонись лучше, лады? Сказал же, блядь, ты здесь главной не будешь, – жестко высекаю, потому что меня к херам подрывает это ее постоянное желание рулить.
– Где здесь? – утоняет, скрещивая на груди руки.
Будто, блин, внатуре не понимает… Накручивает всю эту муть все туже и туже. Ждет, пока выстрелит? А отдачу, мать ее, выдержит?
– Так где здесь?
– В наших отношениях, блядь! В наших отношениях ты главной не будешь, уясни, наконец. Ищи другой сегмент для реализации своей дури!
Если и перегибаю, сейчас этого не осознаю. Не способен отмерять. Сердце, как маятник, по груди ходит. Дай бог, дальше не пойдет.
– А ты? Ты свою куда реализовать собираешься? – звенит Варя, отражая свою тучу эмоций. – Почему ты считаешь, что главным должен быть мужчина? Это, между прочим, половая дискриминация!
– Ты сама все прекрасно понимаешь. Я такой! – пиздец, аргумент. Сам понимаю. Но лучше ничего не находится. – Другим уже не буду. Так что кончай стараться меня изменить. Ни хрена не выйдет.
– А почему я должна? М? Почему ты считаешь, что меняться в этих отношениях должна я? У меня, сам знаешь, тоже характер! Думаешь, без члена меняться легче?
Если бы этот спор не затрагивал действительно важную для меня тему, я бы на этом моменте обязательно заржал. Но сейчас дыхания не хватает. Спирает. С трудом нахожу его и регулирую обратно.
Оставаясь на своей позиции, смягчаю голос – это, между прочим, уже огромный шаг навстречу.
– Ты умница. У тебя получится.
Только Центурион, конечно же, не ценит. Моя похвала и последующее поощрение ее отчего-то лишь сильнее бесит.
– Пошел ты в жопу! – рявкает в ответ.
Яростно тяну воздух. Не вынимая из карманов рук, пòшло толкаю в ее сторону бедра и выдаю привычное:
– Раздевайся.
Варя напряженно вытягивается, сердито стискивает челюсти и совершает серию коротких шумных вдохов-выдохов.
– Ты все решаешь через секс? – из ее уст это звучит оскорбительно.
Интонациями Центурион владеет не хуже меня. Бьет наотмашь, в курсе. Но держусь. Больше всего ее задевает, когда игнор включаю. Вот пусть и получает.
– Продышись, – бросаю раздраженно, прежде чем схватиться за сигареты.
Едва подкуриваю, в спину прилетает дико-странный вопрос.
– Ты любил ее?
Услышав от нее слово, которое мы так старательно игнорируем, давлюсь никотином. Суть вопроса не сразу улавливаю. Приходится буквально собирать по частям. Потому что мозг упорно концентрируется лишь на ебучем центре фразы.
Оборачиваясь, смотрю Любомировой в глаза. Пытаюсь понять причину этого расчетливого контрнаступления.
Перво-наперво меня бесит, что Варя в принципе ввела это слово. Следом то, что она использует его в привязке к третьему лицу.
– Кого любил?
– Карину свою. Любил?
– Нет, не любил.
Смотрю ей в глаза, не моргая. Она в ответ так же – непрерывно рубит.
– А кого ты любил?
– Никого не любил.
С каким-то зверским остервенением повторяем и повторяем ебучее слово, даже там, где уже можно опустить.
– Отца? Маму? Даже их не любил?
– Что ты делаешь? – выдыхаю сдавленным и хриплым шепотом. – Ты меня прикончить, на хрен, решила? – на самом деле на одной звуковой волне ровно все это выдаю. И без пауз так же тихо продолжаю: – Мать слабо помню. Отца – за что, блядь?
