– Ты так жалобно спрашиваешь, будто УЖЕ полюбила. Ну же, крошечка, улыбнись мне. Слушай, песню спою…
Ася Каверина родила Киру ребёнка, и она жила когда-то этажом выше. Ее квартира была однушкой, как и та, где обитал Кир, между ними можно было передвигаться по пожарной лестнице, а ещё там все было оборудовано под ребёнка и собаку. В просторной однушке когда-то жили пёс Луи, маленькая девочка Лера и красивая черноволосая женщина Ася.
Я открыла балконную дверь и вошла в гостиную, оглядываясь и принюхиваясь. Воздух застоялся и раскалился, вода много лет как перекрыта, в холодильнике стояло древнее подсолнечное масло.
– Ты хочешь тут прятаться от своей любви? – спросил Кир, поднимаясь следом.
– Можно.
Я испуганно забилась в диван, чтобы просидеть там следующие пару дней с ноутбуком в руках и мыслями о тебе.
Глава 25. Тогда
Врач смотрела на меня строго. Врач была старой закалки. Врач посоветовала прийти через пару недель и, гаденько улыбаясь, уверила, что все будет хорошо. А я тогда и подумать не могла, что врачи бывают такими неприятными.
Ты звонил мне снова и снова, а я гипнотизировала телефон и вздыхала. Кир собирался уезжать, квартира Аси Кавериной должна была продаваться, квартира Кира закрыться. Меня никто не прогонял, и казалось, будто брат делает все, чтобы я скорее определилась куда податься.
И вот тогда и встал вопрос: мама или папа. Оба не в состоянии со мной поговорить, оба не ответят на мои вопросы. Нет, старушка-гинеколог меня успокоила, и в тот момент я не переживала, что что-то пойдёт не так. Меня не беспокоили проблемы с “двумя полосками”, хоть я и не была совсем уж безграмотной, меня беспокоили только сердечные дела. Я хотела, чтобы рядом оказался кто-то сильный и мудрый, кто всё за меня решит. Кто пояснит, почему ты такой осёл, кто даст совет и поселит в душе уверенность в завтрашнем дне. Я хотела забыть это лето и приступить к учёбе, забыть тебя, ссору с папенькой – всё это. Хотела смотреть сериалы, пить лимонный сок и есть почти безвкусное бизе. И больше никогда не думать о парнях, как и обещала себе на похоронах брата-которого-нельзя-называть.
Папенькин магазин всегда казался мне настоящим древним ужасом. Ателье было дорогим, и одевались в нем старые богатые люди, которые признавали одежду только на заказ. Эти мужчины и женщины были уверены, что их тела не подходят под общие мерки, а эргономический атлас, составленный ещё в семидесятых, существует в мире каких-то других очень стандартных людей. Папенька сидел на своём троне и с прищуром наблюдал за тем, как портные – исключительно мужчины – снимают мерки. Он с царским видом трогал ткани и кивал. И иногда поглядывал на Маню, сидевшую в «её мастерской» – у Мани была своя швейная машинка и куча обрезков ткани.
– Неля! – взвизгнула Маня, увидев меня, и сорвалась из-за стола, чтобы повиснуть на шее. Это был удивительно нежный ребёнок, и обнимать её было невероятно приятно. Маня будто была готова с ногами забраться на человека, обхватить его, как обезьянка, и прижаться крепко-крепко. – Неля, где ты пропадала? Неля? Ты опять у бабушки? Ты вернёшься? Нель, я скучаю!
– Мария, иди к себе, – папенька вышел, а я вздохнула и подняла на него глаза.
Блудная дочь вернулась. Ругай её, отец.
Папенька смотрел на меня без улыбки и не то чтобы был не рад, нет. Он, скорее, не хотел радоваться. Папенька был готов протянуть ко мне руки, я видела, как он дергается в мою сторону, но… нет. Увы.
– Пап, давай что-то решим? – попросила я.
– Что?
– Это все неправда. Он это придумал, чтобы позлить своих родителей. Просто богатенький мальчик, которому ничего не стоит играть чужими жизнями, ясно? Он не более чем лгун, обманщик и инфантильный дурак, которому до фени и двери, и я, и ты, и всё на свете! Я не уходила к нему, не сбегала и уж точно не беременна! Для него все это только хиханьки и хахоньки, но мы с ним не…
– Неля, – это был не папин голос.
Ты стоял за моей спиной. Ты пришёл помириться.
Сейчас
– Последнее воспоминание, значит… – говорит Марк, сверля меня взглядом. – Ты стоишь и говоришь своему отцу, какой я мудак. А я стою за твоей спиной и слушаю. Ты, блин, спала в моей постели! Буквально несколько дней назад. Ты сама легла, я тебя не насиловал. А теперь стоишь и ноешь родителю, какой я ужасный тип. И почему? Потому что возник микро-шанс, что ты залетела? Какой бред! Мне тогда казалось, что меня использовали! Ты хотела помириться с отцом, смешав с дерьмом меня. Я сел в машину. Поехал. И попал в аварию. И вот я тут.
– За весь водительский стаж у тебя всего две аварии, – улыбаюсь Марку. Я помню, что он был зол и что зол сейчас. И я его почти не виню. – В две тысячи восьмом и в две тысячи девятнадцатом. И ты, выходит, забыл все между этими авариями.
И он не знает, что тогда ничего не «обошлось», а микро-шансом на «залёт» воспользовалась Соня.
Марк до сих пор на взводе, а мне смешно. Теперь ясно, почему он не был особенно любезен, кроме тех часов, что пытался соблазнить. А вообще радует, что, очнувшись, он звал меня. Порой казалось, что мы влюбились гораздо позже аварии, а Марк утверждал, что влюбился сразу. Сейчас думаю, что он прав.
Мы молча смотрим друг на друга, и он снова мрачен и молчалив, но встаёт, обходит стол и садится напротив. От ощущения его близости покалывает кожу, но приходится игнорировать это. Между нами пропасть. У меня – развод, у него – крупная ссора с малознакомой девицей. В принципе, мы оба в состоянии войны, только у него первая мировая, а у меня вторая. Бросьте армию Российской Империи к советским войскам – и они наверняка будут бить врага, не разбирая, немец это или француз. Это просто агрессивный дух патриотизма и
