Черный паук, оставшийся без крова, выбрал для своего замысловатого маршрута мою ногу. Говорят, пауки приносят вести. Пусть живет.
Цветочные горшки вернулись на свои места, а вид за окном стал сочен и ярок, будто рамы лишились стекол. Как и обещала, в первый же выходной я вымыла окна на втором этаже, а сегодня вернулась, чтобы закончить. Проходя мимо спальни Тиграна, я замерла. Нет, я не собиралась входить – мое внимание привлек жалобный скрип половиц на кухне.
– Рузан-таты, ду эс?
Ответа не последовало. А через мгновение я увидела его. Мы разглядывали друг друга целую вечность. Ни один из нас не пытался сократить расстояние или просто обняться, как поступило бы большинство отцов и дочерей после долгой разлуки. Что он тут делает? Наконец я вышла из оцепенения и шагнула к шкафу, где лежала турка, или джазве, как называли ее армяне.
– Сурч кхмес? [54] – спросила я.
Он кивнул. Мои руки дрожали так сильно, что первая ложка кофе рассыпалась по столу. Пришлось повторить попытку. Ложка кофе с горкой, немного сахара и кофейная чашка воды, как учила бабушка. И главное – не упустить пенку. На армянском «пенка» и «любовь» («сэр’») – омонимы, и после предложения выпить кофе неизменно следовал вопрос: сэр’ов? Мне нравилось думать, что в переводе это звучит как «с любовью?». Я всегда варила с любовью.
Кофе быстро вскипел, и времени на тишину становилось все меньше. Я поставила чашки, вазу с конфетами и абрикосовое варенье – словно возвела баррикаду.
– Волосы отросли, – наконец-то заговорил он.
Моя рука невольно коснулась головы и дрогнула.
– Да.
– Так намного лучше.
Он пил свой кофе, а я разглядывала чашку: подтеки вдоль края прочили дальнюю дорогу. Я бы отправилась прямо сейчас.
– Тебе бабушка сказала, что я тут? – спросила я и тут же отмела этот вариант: бабушка обязательно предупредила бы, чтобы дать мне время переварить эту новость.
– Нет, она еще не знает, что я приехал.
– А кто тогда?
– Я здесь по делу, – отрезал он. – Где все? И что здесь делаешь ты?
– Рузан-та повезла Каринэ в больницу, а я мыла окна на втором этаже.
Чистая правда. Все как он любит!
– С Каринэ все нормально? – В его голосе звучала тревога.
– Она простудилась, ничего серьезного.
– А что, говоришь, ты тут делаешь?
– Мою окна.
– Ты?!
Я ожидала подобной реакции, ведь он ничего не знал обо мне. Ему с трудом верилось в мое чудесное исправление. Помня себя в прошлом, я бы тоже не поверила.
– И кто сделал из тебя уборщицу, хотел бы я знать?
– Я сама предложила помочь в свободное от работы время.
Его брови почти сомкнулись на переносице.
– Твоя бабушка весьма вольно представляет себе, что такое домашний арест.
От этого тона у меня с детства сводило желудок.
– И кем же ты работала?
Я попыталась обернуть правду в наиболее привлекательную упаковку:
– Фотографом в турфирме. И я сама выпросила эту работу, не ругай бабулю. Пожалуйста!
– Я велел ей не выпускать тебя из дома, говорить только по необходимости и на родном языке, но она все сделала по-своему. Прикажешь ее похвалить?
– Да! – выпалила я. – Она за лето сделала для меня больше, чем вы с мамой за всю жизнь.
Я вскочила, но короткое «Сядь!» вернуло меня на место. Кого я обманывала? Никогда мне не побыть с папой из детства – его сменил этот человек, и я расслаблюсь лишь после того, как его спина исчезнет в зоне вылета аэропорта.
– Это должно прекратиться сегодня же – твоя работа и прочее.
Я готова была взорваться. Кто дал ему право врываться сюда и раздавать приказы? Он не у себя дома!
– Не ты меня загружал, чтобы освобождать! Я тут по собственной воле.
– Ты тут по моей воле!
– Если ты хотел меня наказать, мог бы оставить гнить в тюрьме!
– Я бы так и сделал, но, к моему величайшему сожалению, судили не тебя.
Я уставилась на отца. Он не шутил, не издевался. Он приехал за мной?
– Что?! Я невиновна?
Молчание.
– Как давно?
– Как, по-твоему, тебя бы выпустили из страны, будь ты под следствием?
Действительно, как? Раньше мне казалось, что благодаря его связям. Он снова заставил меня почувствовать себя идиоткой. Отец был прав во всем. Всегда.
– Зачем ты приехал?
– Решил, что пришло время.
Нет уж, хватит с меня загадок!
– Время для чего? Навестить родных или вернуть меня в Москву?
– Ты хотела сказать, домой.
– Я хотела сказать – в Москву. Мой дом теперь здесь.
– Не придумывай. Это были затянувшиеся каникулы.
Эти слова прозвучали больнее тех, что он сказал, отправляя меня сюда. На этот раз я теряла намного больше, чем золотую карту и дюжину дорогих сумок, – на кону было лучшее, что произошло со мной в жизни, лучшее во мне. Но отец запросто мог уничтожить мой новый, такой хрупкий мир. Видел ли он, как дрожали мои руки? Заметил ли, как я из последних сил пытаюсь не походить на свою неуравновешенную мать?
– Я завидую Азату. Неужели и мне нужно умереть, чтобы удостоиться твоей любви?
Я была готова ко всему. Возможно, даже хотела этого. Но что-то вдруг изменилось, и я пока не понимала, к лучшему ли. Он допил кофе и медленно встал. Вскочила и я.
– Нам нужно съездить в одно место, – бросил он. – У тебя пять минут на сборы.
Город остался позади. Вряд ли конечной целью нашей поездки был обед в ресторане, иначе к чему это выражение лица, губы, сжатые в линию, и побелевшие костяшки пальцев на руле? Я хотела расспросить его, что случилось после моего отъезда, но он мысленно беседовал с кем-то. Разговор смахивал на исповедь, и мне стало неудобно присутствовать при этом. Я отвела взгляд от отца и, обняв тощие ноги, уставилась в окно. В конце концов, мне и самой было в чем и перед кем каяться.
Кладбище возникло внезапно, разогнав наши мысли, словно стаю потревоженных ворон. Отец вышел из машины. Я же осталась на месте, не выпуская его из виду.
– Мне нужно навестить близкого человека, – сказал он, вытаскивая из багажника огромный букет роз.
Я догадывалась, куда мы идем. Бабушка рассказывала, что Каринэ приходит к любимому каждый день, в любую погоду. Мы шли по дорожкам к заброшенной части кладбища. Там покойных навещали реже. Некоторые участки принадлежали большим семьям, давно собравшимся вместе на небесах. Я вдруг остро ощутила страх потерять бабушку. Сколько еще ночных чаепитий
