Сквозь сон мне кажется, что за мной кто-то наблюдает, и я мгновенно просыпаюсь. Мне даже не нужно открывать глаза, чтобы понять, что это Сальваторе.
— Который час? — бормочу я.
— Три часа дня.
Боже, его голос пагубно влияет на мой полусонный мозг. Глубокий и сексуальный, вызывает у меня желание зарыться под одеяло и просто впитывать звук его баритона. Не слова, а тембр. Интересно, во время секса его тембр становится еще ниже? О нет, я не собираюсь прыгать в эту кроличью нору.
Я несколько раз моргаю, а затем открываю глаза и вижу, что Сальваторе прислонился плечом к дверной раме, рукава его черной рубашки закатаны до локтей, а две верхние пуговицы расстегнуты.
— Ты проверил ребят?
— Да. Они в порядке. — Он смотрит на Курта, который свернулся калачиком на подушке над моей головой. — Ты знаешь, что твой кот спит, положив хвост тебе на лицо?
— Да он с самого начала так делал. Я пыталась заставить его спать у изножья кровати, но ничего не помогает.
— Попробуй еще раз.
— Зачем?
— Потому что когда ты переедешь в мою спальню, я не хочу, чтобы кот спал на моей кровати.
— Я не планирую спать у тебя.
— А я планирую, Милена.
Сальваторе уходит, а я сжимаю бедра вместе, презирая себя за желание проводить каждую ночь в его постели.
В памяти всплывает эпизод в лифте и то, как приятно было прижиматься к его телу, чувствуя его твердый член. Вспоминая, как подавила стон, мне становится не по себе. Я изо всех сил стараюсь не поддаваться желанию побежать за ним и прыгнуть в его объятия. И иду в ванную, чтобы вымыть волосы.
Подняв ручную душевую лейку, направляю струю воды на клитор и ввожу палец внутрь. Наслаждение захлестывает меня, и, дрожа от удовольствия, представляю перед собой Сальваторе, его палец во мне взамен моего собственного, и со стоном кончаю.
* * *
За поздним обедом пишу сообщение Бьянке, спрашиваю, что у нее нового. Я также пытаюсь позвонить Андреа, но она не отвечает. Сальваторе нигде не видно. Вероятно, он либо спит, либо сидит в своем кабинете, замышляя месть ирландцам. Покончив с едой, отправляюсь в лазарет, чтобы проверить раненых.
Кивнув дежурной медсестре, убирающей в шкафчик лекарства, иду к Алессандро, который лежит на кровати у самой дальней стенки палаты. Он прокручивает ленту на телефоне, но когда я подхожу, опускает устройство.
То, как он буравит меня взглядом, крайне тревожно. Словно он анализирует каждое мое действие и реакцию. Я вижу по его взгляду, что он готов ко всему, и заметила, что он так поступает со всеми. То, как он наблюдает за людьми с таким пристальным вниманием, пугает.
Однажды я встретила похожего на него мужчину, ветерана войны, который вернулся из своей пятой командировки из Афганистана, с почти таким же взглядом в глазах. Он вел себя так, словно все еще находился на вражеской территории, готовый сражаться с повстанцами, скрывающимися за каждым углом.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю, проверяя его капельницу. Он не отвечает, а просто смотрит, как я заменяю пакет с физраствором и делаю запись в карте у изножья кровати.
— Хорошо, — наконец говорит он.
— О. — Я театрально хмурюсь. — Он может говорить.
Алессандро одаривает меня очередным мрачным взглядом, затем берет телефон и продолжает листать. Я закатываю глаза и направляюсь к соседней кровати.
Я как раз меняю повязку на бедре Паскуале, когда телефон в моем заднем кармане вибрирует. Вероятно, звонит Андреа, поэтому я пропускаю звонок и продолжаю перевязывать рану. Однако как только звонок прекращается, то начинается снова. Я закрепляю повязку и достаю телефон. На экране высвечивается имя Сальваторе.
— Ты. Где? — выкрикивает он, как только поднимаю трубку, его голос смертельно тих.
— На одиннадцатом этаже. А что?
Он вешает трубку. Что-то случилось? Я собираю медицинские принадлежности и несу их в другой конец комнаты. Пока кладу неиспользованные бинты в шкаф, дверь справа от меня с грохотом открывается, и в комнату заходит Сальваторе. Я никогда не видела, чтобы он выходил из пентхауса без протеза или в безупречном костюме, но сейчас на нем только треники и он опирается на костыли.
Судя по удивленному выражению лица Паскуале, это не обычное явление. Как только Сальваторе находит меня взглядом, то ковыляет в мою сторону. Он не останавливается, даже когда подходит почти в плотную ко мне, и я отступаю назад, пока не упираюсь в стену.
— Сальваторе? — Я смотрю ему в лицо.
Его глаза сужены, дыхание учащенное, а ноздри раздуваются.
— Я искал тебя, но тебя не было на месте, — говорит он сквозь стиснутые зубы. — Ты никуда не уходишь из пентхауса, не поставив меня в известность.
— Но я спустилась на этаж ниже.
— Неважно.
— Я что, пленница?
— Нет. — В его глазах едва сдерживаемое безумие. — Мне нужно знать, где ты находишься в любое время.
Какая глупость.
Он ожидает, что я буду ставить его в известность всякий раз, когда захочу выйти из квартиры? Но вижу, он предельно серьезен.
— Почему? — спрашиваю я.
— Потому что я так хочу. Ты закончила?
— Я хочу проверить, как там Кармело.
— Илария придет позже. Она позаботится о нём. Пойдем.
Я качаю головой и следую за ним к лифту. Он ничего не говорит, пока мы добираемся до пентхауса. Его странному поведению нет объяснения. Я иду позади него, когда он направляется в свою спальню, и останавливаюсь в дверях.
Сальваторе садится на кровать и развязывает узел на левой штанине треников. Он натягивает материал и тянется за протезом, прислоненным к стене. У него уходит много времени на то, чтобы его надеть. Намного дольше, чем следовало бы. Закатать подкладочный рукав — тот еще подвиг, когда у него только одна полностью функционирующая рука, потому что ткань постоянно выскальзывает из пальцев. Я задумалась, почему он не надевает протез вечером, после того как примет душ. Наверное, слишком хлопотно делать это дважды в день.
— Что-то происходит? — спрашиваю я.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты настаиваешь, чтобы я давала тебе знать каждый раз, когда выхожу из пентхауса. Ты ожидаешь, что ирландцы могут попытаться проникнуть в
