Том сказал:
— Надо что-то придумать. — Он помолчал. — Во-первых, давайте внесем в эту картину полную ясность. — Он опять помолчал. — Они должны пожениться.
— Невозможно, — сказал Фрэнк.
— Ну, если она за него не хочет, тогда пускай рожает так.
— Позору не оберешься. Для Трева закроются все пути.
Том поджал губы.
— Значит, остается только один выход.
— Трев говорит, она согласна…
Я резким движением отодвинулся от столика вместе со стулом.
— Послушайте, меня в это дело нельзя вмешивать никоим образом!
— И незачем! — Том отмел меня прочь величественным мановением руки. — Я все беру на себя.
В его голосе звучали уверенность и сила. И это были не пустые слова. Это было как раз то, на что он способен: поступок, требующий душевной щедрости и бескорыстия, когда Том, чего бы это ему ни стоило, с головой окунется в бурную деятельность — ну и, кстати, получит большое удовольствие. В приливе умиления я простил ему за доброе сердце и привычку давить на других, и нелепости, которые он вытворял.
— Вы понимаете, у меня сейчас такое положение в школе… — пристыжено начал я.
— Да, ты уж держись в стороне, — перебил меня Том.
Я кивнул — в школе у меня и без того хватает неприятностей.
— Мне, пожалуй, лучше бы вообще ничего не слышать об этой истории.
Фрэнк озабоченно нахмурился.
— Я никому не скажу, что говорил вам.
Я улыбнулся ему.
— Ничего, Фрэнк, ты не виноват.
Он с облегчением тоже улыбнулся в ответ.
Мне настало время уходить. Но прежде я вынул бумажник и сосчитал, сколько в нем фунтов. Все деньги я протянул Тому, с тайным сознанием, что делаю довольно красивый жест.
— Вот, возьми — не ровен час, пригодятся, — торжественно сказал я.
Том взял с таким лицом, как будто этого мало. Я обиделся. Пошарив в карманах, я обнаружил, что мне не хватает мелочи заплатить за чай.
— Придется фунт взять обратно.
— Я тебе одолжу полкроны, — сказал Том, не обнаруживая ни малейшего намерения расстаться хотя бы с одной бумажкой.
Я шагал по рыночной площади и злился на весь белый свет. Миртл могла бы сейчас с полным основанием обвинить меня в том, что я обидчив и гневлив. Я шел и задавал себе риторические вопросы: зачем я ввязываюсь в чужие дела, почему не умею жить сам по себе? Мне представлялось, будто Тревор неким косвенным образом повинен в том, что я повздорил с Болшоу.
Америка, размышлял я, — вот где мое место. Страна свободы, где у меня будут ученики, с которыми девушки не влипнут. А если влипнут? Неизвестно еще, какого она сорта, эта свобода. Я вспомнил вдруг, что Том откладывает свой отъезд в страну свободы.
Размышления сменились подозрениями. Что-то на сей раз задумал этот Том, спрашивал я себя, и теперь это был уже не риторический вопрос.
Был вечер. Я сидел и, полный недобрых предчувствий, дожидался, когда придет Миртл. Только что у нас с ней состоялся странный разговор по телефону. Вот уже несколько дней, как я не видел ее — у нас опять испортились отношения. Сегодня она позвонила и сообщила, что в полночь идет на утренний просмотр.
— В полночь на утренний просмотр? — переспросил я в недоумении. — Просмотр чего, скажи на милость?
— Фильма.
— Что же ты меня не предупредила, киска?
— Я думала, тебе будет неинтересно, — сказала она голосом, полным уныния и укоризны.
О названии фильма она умолчала, из чего я сделал вывод, что это наверняка что-нибудь не для меня.
— А с кем ты идешь? С Воронами?
Миртл не отозвалась. «И будет об этом!» — одернул я себя, решив, что попробую развеять ее тоску болтовней об общих знакомых.
— Ты только послушай, какую я тебе расскажу прелестную историю про Тома. Он объявил, что откладывает свой отъезд в Америку, и я написал Роберту открытку, в которой спрашивал, правда ли это. А в ответ получил открытку от самого Тома.
— Удивительно, — сказала Миртл.
— Ничего удивительного. Том ездил в Оксфорд, остановился, должно быть, у Роберта и, когда того не было дома, стал рыться в его письмах. Подвернулась моя открытка — вот он, в простоте душевной, и ответил на нее. — По-моему, история была забавная. — Простенько и мило.
— Удивительно, — повторила Миртл так, будто и не слушала меня.
Я попробовал сделать заход с другой стороны.
— Похоже, что в школе для меня наметился некоторый просвет. В учительской строят козни против Болшоу. Я в них не участвую, все равно из этого ничего не выйдет. Хочешь, расскажу? Интересно: раз в кои-то веки я могу с чистой совестью выступить в поддержку Болшоу.
— Удивительно.
Третий раз подряд! Как на заезженной пластинке, голос ее безжизненно и сухо повторял одно и то же.
— Что с тобой, Миртл? Ты все время твердишь «удивительно», это просто ни на что не похоже.
— Правда?
— Правда.
— Я не знала.
— Ну, тогда я мог бы с равным успехом вести разговор о погоде.
— Это, наверное, из-за того, что я такая пустая девица!
— Миртл, да что с тобой, в самом деле?
— Я часто думаю — какое может быть сравнение между мною и Робертом или Томом!
Возражать было бесполезно. В это мгновение мне открылось, как она отчаянно несчастлива.
— Я хочу тебя видеть, милая! Может быть, встретимся?
— Я ухожу в кино… — Ее голосок тоскливо замер.
— Давай до этого посидим, выпьем. Ладно? Я прошу тебя, киска!
Кончилось тем, что Миртл согласилась, хотя голос ее звучал все так же безжизненно.
Вот как вышло, что, полный недобрых предчувствий, я сидел в пивной по соседству со своим домом и дожидался, когда придет Миртл.
Я сидел не в салоне, а в общем баре, отдав ему предпочтение за то, что он всегда пустовал. Голый дощатый пол и столики здесь мыли от случая к случаю, стены недавно покрыли коричневым глянцевым лаком. Над камином было пыльное зеркало, в углу его кто-то заткнул под раму пучок искусственных алых фландрских маков. На стене напротив висела клеенчатая таблица позапрошлогодних игр городского футбольного клуба, а вокруг — рекламы шампуней, сосисок и объявления о перевозке мебели.
На каминной доске стоял автомат-гадалка, сделанный в виде маленького радиоприемника. Опускаешь пенни, нажимаешь нужную кнопку, после чего вспыхивает радужный огонек и автомат выдает тебе картонную карточку с предсказанием судьбы.
Я опустил монетку. Надпись на карточке гласила:
У ВАС СЧАСТЛИВЫЙ, ЛЕГКИЙ ХАРАКТЕР.
НЕ ПОДДАВАЙТЕСЬ ЧУЖОМУ ВЛИЯНИЮ.
— С ума сойти! — сказал я вслух. Я взял карточку двумя пальцами и ловким щелчком отправил ее в пустой камин — прием, которому я обучился в детстве, упражняясь с сигаретными карточками.
