Надо же.
Я не знала, что дворецкие до сих пор существуют.
Мужчина открывает дверь и ведет нас к террасе в дальней части дома, где уже ждет Офелия, ее руки аккуратно сложены на одном из колен, а темные глаза следят за тем, как мы ступаем в залитую солнцем комнату. Вдоль стен расположился ряд ухоженных растений, одни свисают длинными зелеными веточками, обвив керамические горшки, а их бутоны заполняют комнату сладким запахом.
Сам стол представляет собой поверхность, занятую серебряным чайным сервизом, кофейником и несколькими тарелками с нарезанными фруктами, выпечкой и мясом — и все это накрыто для завтрака.
— Присаживайтесь, — говорит она, улыбаясь нам ядовитой улыбкой. Ее глаза горят особым блеском, который бесит меня с первой секунды. Или, может быть, все дело в ее сыне, который поселился у меня под кожей, заставляя страдать эмоционально?
— Мама, — здоровается Вик, наклоняясь, чтобы запечатлеть на ее щеке холодный чисто символический поцелуй. Как он назвал ее? Донор яйцеклетки? Чувствую, что немного начала разбираться в их отношениях. Она просто с ума сходит от зависти. Когда Вик впервые это упомянул, я не придала его словам особого значения. Видя Офелию, сидящую в своей цветочной юбке, с идеально причесанными волосами и красиво накрашенной… я, кажется, начинаю понимать. Скорее всего, большую часть времени она чувствует себя опустошенной, прямо как я, но в ее жизни не присутствует боль, которую она бы хотела умалить, лишь бездушная жадность. — Как давно мы завтракали вместе? Когда я был в утробе? Или до этого?
— Очень смешно, — произносит Офелия, но я почему-то уверена, что Вик говорит правду.
Виктор отодвигает для меня стул. Я ненавижу саму мысль о том, что вынуждена так близко к нему находиться, но все равно сажусь, хотя бы потому, что знаю, что если плохо сыграю свою роль, то Виктор убьет Офелию. А мне она очень не нравится. Как-то раз мы вместе обедали, я знаю, о чем говорю.
Тянусь за круассаном, пока Вик присаживается рядом со мной, приставляя стул так близко, что наши колени касаются. Тепло проходит через меня сильным всплеском, который наполняет все мое тело, лишая меня возможности дышать. Я не должна так остро реагировать на него. Становится очевидным, что я потихоньку схожу с ума.
Офелия отмечает нашу близость, и ее идеально отточенная улыбка на секунду соскальзывает.
— До меня дошел слух, что тебя исключили, — начинает она, пригубив кофе. Ее темные волосы заплетены в замысловатую прическу, похожие носят только девушки и женщины, когда собираются на выпускной или свадьбу, а вовсе не на будничные завтраки со своими детьми.
Это послужило первым знаком, что она боится Виктора.
Она бы не стала трудиться над возведением лишних стен, если бы была уверена в своих силах.
— Не исключили, мама, — исправляет Вик, кладя руку на мое голое бедро. Его пальцы пробегают туда-сюда, периодически поглаживая и делая для меня задачу сосредоточиться на разговоре экстремально сложной. Его глаза цвета кремния неотрывно смотрели на его мать, молча бросая ей вызов, черно-фиолетовые волосы лежат идеально, а другая рука, полностью заполненная различными рисунками, покоится на столе. — Меня отстранили, и, к тому же, это всего на два дня. Тебе не о чем переживать, я на правильном пути к получению образования.
— А твой директор не совсем так описал мне положение дел по телефону, — настаивает она, и пальцы Виктора поднимаются выше, чем следовало бы. Дерьмо. Бесконтрольная дрожь вернулась, и руки начинают трястись, пока я ковыряла круассан, поэтому я оставляю выпечку и берусь за кофе. Вик заливается смехом. Моя задача — играть свою роль, но я собираюсь показать ему, что не нахожусь в рабстве у того напряжения, что повисло между нами.
Я сижу с прямой спиной, сердце так громко стучит, что я едва слышу их острый разговор и делаю все возможное, чтобы не застонать от горячих прикосновений его пальцев, которые уже успели прижаться к передней части моих трусиков.
Отпиваю кофе, и горячая жидкость обжигает мне язык, и я, пользуясь возможностью, пытаюсь сфокусироваться на ожоге, а не на настигающем меня оргазме.
Я чувствую, как что-то теплое разлилось между бедрами, и начинаю ерзать на стуле.
— Директор Ванн? — спрашивает Вик и смеётся хриплым смехом, его губы складываются в ухмылку. — Тебе следует подумать о том, чтобы простить его. Иногда он слишком занят тем, что извращает детей, поэтому путается в информации. Ты, наверно, помнишь, как неделю назад он решил, что я храню наркотики в своем шкафчике.
Ноздри Офелии раздулись, но какую бы дерзость она ни собиралась сказать в ответ, она прерывается появлением пожилого мужчины, он выглядит ухоженно, а его глаза, как мне кажется, слишком долго пялятся на мой глубокий вырез. Какое-то время он изучает доступные его глазу татуировки, а потом вспоминает, что помимо нас двоих, в комнате находится его девушка.
— Офелия, — мурчит он и присаживается, чтобы запечатлеть поцелуй на ее губах. Она отодвигается от него с хмурым выражением лица. До сих пор не могу поверить в то, что Вик так просто сообщил о директоре Ванне.
Во рту пересыхает, и я делаю еще один глоток кофе. Пальцы Виктора ведут опасную игру, продолжая поглаживать чувствительную плоть моего внутреннего бедра, все ближе и ближе подводил меня к концу. Первый оргазм слишком силен, чтобы сдержать его. Я слишком сильно ставлю кружку на блюдце, что раздаётся громкий звон, и Офелия со своим любовником обращают на меня взгляды.
Однако, Вик смотрит прямо перед собой, его рот искривился в жестокой ухмылке.
— Ты не представишь меня, мама? — он спрашивает с деланной манерностью послушного сынка. В его голосе звучит что-то предостерегающее, словно он заявляет, что готов ко всему, чтобы его мать не выкинула. — В конце концов, я твой единственный сын.
— Том Мюллер, — подаёт голос мужчина, представлялась. Он слишком поверхностный и здорово собран, но его энергетика напоминает какого-то склизкого червя, готова поспорить, что у него есть грешок вроде заинтересованности «вишенками» маленьких девочек.
Он протягивает руку для рукопожатия, но Вик на него не отвечает, и тогда он обращает свое внимание ко мне.
— А ты, должно быть…
— Не говори с моей невестой, — рыкает Вик, стискивая челюсть, его пальцы прижаты к мокрой ткани моих трусиков. Я сильно прикусываю нижнюю губу, пока она не начинает кровоточить, и у меня на языке перемешивается вкус металла и кофе. — Ты ей не нравишься.
— Твоя девушка не может говорить сама за себя? — Том улыбается мне улыбкой продавца поддержанных автомобилей.
— Ты мне не нравишься, — повторяю я, и его лицо меняется, иллюзия вежливости и открытости разбивается на множество осколков. Неужели его подхалимская манера поведения на кого-то срабатывает? Когда я смотрю на Вика, то вижу, как удовлетворение мерцает в его глазах, и внутри загорается интерес, есть ли на его памяти другой опыт знакомства своей девушки с парнями его матери.
— Как долго нам еще нужно будет сидеть здесь и претворяться, как будто эта пчеломатка, которая называет себя твоей матерью, не пытается украсть наследство из-под твоего носа, чтобы спонсировать красивую жизнь своего пижона-парня?
— Достаточно долго, чтобы понять, как далеко она планирует зайти. Я почти совершеннолетний, и ей нужно что-то придумать, чтобы помешать мне. Что дальше? Продашь все свои шмотки и наймешь убийцу на вырученные деньги?
Я смотрю в упор на Вика, когда его пальцы проскальзывают под резинку трусов и надавливают на мой клитор. Я трясусь уже всем телом, так что Офелия и Том вот-вот заметят.
— Ты смешон, — фыркает Офелия, скользя руками по бедрам, чтобы поправить юбку. — Мне не нужны твои деньги, Виктор. Я заинтересована лишь в том, что, когда и если ты получишь деньги моей матери, не спустишь их на наркоту и прочую ерунду.
Весь мир сходится на одной лишь точке, мои чувства полностью сосредоточены на Вике и его пальцах, которые он проталкивает внутрь, и сразу же вынимает наружу, издеваясь надо мной. Офелия уставилась на меня, молча наказывая за то, что назвала ее пчеломаткой, и за намеренную попытку накалить ситуацию между ней и сыном.
