Хорошая ваза не разбилась, с глухим стуком катится вниз по лестнице. Пытаюсь подняться, но у меня не получается.
Семёнов стоит на десять ступенек ниже, с расстёгнутыми штанами, и мерзко скалится.
Хочу сказать, что ему конец, Миша его размажет, но меня скрючивает такая боль, что я еле вдыхаю.
Поясницу сильно тянет, живот простреливает болью. Ахаю, от сильного спазма. Семёнов пялится на меня во все глаза. Надо бежать, пока он меня не трогает, хватаюсь за перила, пытаюсь встать. Не получается! Скулю, приземляясь на ступеньки.
Во дворе слышится рёв мотора, лязг калитки. Миша?!
Громко ною от облегчения. Господи, спасибо. Собираюсь с силами, неловко поднимаюсь. Живот снова сводит, внутри, будто что-то рвётся, меня снова сгибает от боли.
Слышу с улицы голоса Миши, Кая, смех Стаса.
Они мне помогут, теперь всё будет хорошо.
— Слава! — сипит Семенов, глядя на меня стеклянными глазами.
Ненавижу урода!
Вспоминаю, что я без одежды. А там же Стас. Пытаюсь натянуть кофту пониже, ногти обломаны, колени в ссадинах. Отупело, смотрю на свои белые носки, которые вдруг быстро окрашиваются алым.
По ногам течет что-то липкое. Чувствую, как сильно кружится голова, конечности наливаются свинцом, хочется спать и плакать.
— Мирослава!
Последнее, что слышу испуганный рёв Миши, мат Кая, кажется, Стас плачет, потом становится очень холодно и темно.
Глава 38.
Михаил
— Отпусти ее, Миша! Все хорошо, теперь все будет хорошо! Давай же, отпускай! В операционную быстро! — командует медсестрам врач жены. — Что случилось? — спрашивает Люба, оттесняя меня от каталки.
На ней лежит бледная Мирослава вся в крови. Две медсестры увозят мою девочку дальше по коридору.
Я порываюсь за ними, но Люба преграждает мне дорогу.
Меня трясет от ужаса, такого животного страха я не испытывал никогда. Вернуться домой и найти на лестнице полуголую Мирославу в крови. И бухого Семенова. Что он ей сделал? Как этот псих вообще нас нашел? Я его чуть не убил.
Смотрю на сбитые костяшки, пальцы дрожат. Я пиздил его долго и очень сильно, пока Кай не оттащил меня. Брат вызвал полицию и скрутил урода, я же схватив бесчувственную Мирославу, помчался в роддом.
Всю дорогу, как ненормальный говорил с ней, хотя понимал, что она без сознания и вряд ли меня слышит.
— Миша! Что случилось с Мирославой?
— Я не знаю! Вернулся домой, а там она без сознания вся в крови и рядом ее бывший! Бухой или под наркотой, я не понял! Он-то ли ударил ее, то ли толкнул! Было много крови! — сумбурно пересказываю Любе.
— Ясно, я поняла. Жди. Я в операционную.
Жди. Будто я могу не ждать. Время тянется бесконечно долго, меня мутит и нечем дышать.
Умываюсь в туалете, подставляю голову под ледяную воду, по позвоночнику бегут колючие мурашки, холодные капли затекают под одежду, но мне все равно.
У Мирославы полных семь месяцев. Это нормально, для многоплодной беременности. Конечно, мы планировали носить как можно дольше, но чего уж теперь.
Сижу у операционного блока, каждые пять минут звонят Снежинские. Спрашивают, есть ли новости, Маша говорит, что Стас до сих пор рыдает. Он очень испугался, увидев Миру в крови. У меня самого чуть сердце не остановилось.
Девочка, моя ты же сильная? Ты справишься?
Я не знаю русских молитв, сейчас Мирослава мой бог. И я молюсь на нее и за нее. И за нерожденных сыновей.
Упираюсь локтями в колени, роняю голову на руки.
Вдруг за дверью операционной слышится крик. Шумно выдыхаю, родился мой первый сын. Живой! Мирослава умница, она справится!
Упираюсь лбом в дверь, чувствую, как щиплет глаза. Я мало плакал за свою жизнь, но сейчас, позволяю себе расслабиться. Потому что облегчение такое огромное, что у меня подкашиваются ноги и я оседаю на пол.
Из операционной выбегает медсестра с моим первенцем на руках, уносится в детское отделение. Улыбаюсь им вслед. Анализировать куда и зачем тетка в белых слипонах унесла моего сына не получается, он жив и пока это все, что меня волнует.
Дальше время останавливается, потому что как бы я ни прислушивался, второго крика нет. И меня снова кроет ужасом, все дети ведь должны кричать, когда рождаются?
В операционный блок забегает новый врач, я слышу плач, и прикусив кулак понимаю, что это Мирослава.
Блть, что там происходит? Подрываюсь на ноги, и в эту минуту тот самый новый врач появляется с моим вторым сыном. Он напряжен и собран, быстро уходит вниз по коридору.
Мои дети родились. Один из них не кричал и я слышу вой Мирославы. От этого звука меня окончательно разматывает и колотит, не могу собраться. Что-то пошло не так? Конечно, блть не так, учитывая обстоятельства.
Мы с Мирой давно выбрали имена. Старший Лев, младший Миша. Именно Мирослава предложила так назвать сыновей. Я удивился второму имени, но жена сказала, что она его чувствует именно так, маленьким медвежонком.
С Левкой и Мирославой всё относительно хорошо, потому что один плакал, а вторая рыдает сейчас так, что у меня мороз по коже.
Пару раз больно хлещу себя по морде, соберись, блть. Быстрым шагом иду за врачом, что унес младшего. Я должен знать, что происходит! Могу я помочь?
Почти догоняю его, как врач исчезает в палате с надписью «реанимация».
Реанимация. Вдохнуть не получается, меня колотит, в ушах шумит, башка горячая и плохо соображает, моего младшего медвежонка унесли в реанимацию.
Я знаю, что там стерильно и туда нельзя посторонним, и что туда попадают, когда всё плохо.
Сжимаю кулаки, слышу скрип собственных зубов.
Носить близнецов тяжело, я прочел сотни публикаций и по статистике почти все такие беременности проблемные. У Миры была идеальная беременность! Моя девочка очень старалась, правильно питалась, много гуляла, высыпалась, занималась йогой для беременных. Мы очень ответственно подошли к этому вопросу и всё учли, почти всё. Мира доносила бы мальчишек до конца срока, я уверен, если бы не этот урод.
Бьюсь головой об холодную стену, я убью его, если с моим сыном что-нибудь случится. Нет, в любом случае убью!
Возвращаюсь к операционному блоку, тихо. Из него выходит бледная Люба.
— Миру увезли в реанимацию, но с ней все в порядке не переживай, просто понаблюдаем. Потом переведем в палату. По детям, первый крепенький шесть-семь баллов по Апгар, сейчас забрали на кислород, сутки наблюдаем, если все хорошо, отдаём Мире. Второй родился с асфиксией, сейчас на ИВЛ. Неонатолог потом к вам зайдет, все расскажет. А так только ждать. — Люба устало опускается на скамейку, роняет голову на холодную стену, закрывает глаза.
— Спасибо, — хриплю, присаживаясь рядом.
— Пожалуйста. Мирославу не брала эпидуралка, мы резали практически на живую, она молодец, настоящий боец. Терпела всё, — Люба замолкает, нервно трет виски. — Я сама чуть не посидела за эту операцию. Слава богу, у нее высокий болевой порог и обошлось без болевого шока.
Я сглатываю, только сейчас осознав масштаб случившегося.
Мою жену резали на живую, чтобы спасти наших сыновей. У меня нет слов, и я таращусь на Любу как дебил, не понимая, как они все выжили в этом аду? Мира и дети.
Мне хочется орать от бессилия, закрываю рот ладонью. Теперь я знаю, что такое горе. Настоящее, черное, безнадежное, заволакивающее своими холодными щупальцами всё вокруг.
Перед глазами мелькают флешбэки, как Мирослава старательно выпячивает плоский живот перед зеркалом, как замирает, впервые почувствовав шевеление сыновей, она тогда заверещала, перепугав меня, а вот она уже круглая тоскливо вздыхает над витриной с пирожными. Потом сидит в позе лотоса, в лучах утреннего солнца, пузатенькая и космически красивая.
Господи, она так старалась обрести и сохранить внутреннюю гармонию, говорила это очень важно, чтобы мальчики каждую минуту чувствовали, что их любят и очень ждут, чтобы они легко пришли в этот мир.
— Если умеешь молиться, молись, Миш! — говорит Люба, и похлопав меня по плечу, уходит вниз по коридору.
