– И тонус такой! Эльвира Валерьевна, вам бы на сохранение! Ложимся?
– Конечно, – сиплю я, зажмурившись.
– И пульс скачет. Ты чего? Волнуешься, что ли? Все будет хорошо. Прекращай.
Так-то оно так, но чтобы лечь в больницу, мне нужно пристроить сына к родителям. Значит, придется им объяснять, что да как, а мне заранее плохо от этой мысли!
– И давление! Ты как хочешь, Эльвира Валерьевна, а я тебя в стационар поднимаю.
Я так пугаюсь, что даже не берусь возражать. Звоню маме, сбивчиво объясняю ситуацию. Прошу забрать Мишку и привезти мне вещи в больницу. Та, конечно, в полнейшем шоке. Сто раз переспрашивает, уверена ли я, что беременна. Я отмахиваюсь, задолбавшись повторять одно и то же по кругу. Обещаю все объяснить при встрече. И обрубаю связь, потому что звонит обеспокоенный моим долгим молчанием Георгий. Объясняю еще и ему что да как. Соседки по палате с любопытством вслушиваются в наш разговор, думая, что я беседую с мужем. Мне положен постельный режим, и я не могу выйти в коридор, чтобы поговорить приватно. Торопливо заканчиваю беседу и отворачиваюсь к стене. Обсуждать свою ситуацию ни с кем не хочется. Рискую, конечно, показаться подругам по несчастью невежливой, но мне мамы с Бутенко за глаза хватило. Хочется тишины и покоя. Но где там! Приходит медсестра, ставит мне какие-то уколы. И не иначе как в них есть что-то от нервов, потому что я засыпаю.
– Эля… Элечка, – будит меня… Юркин голос. – Ну, ты что? Ты почему мне не сказала?
ГЛАВА 25
ГЛАВА 25
Да твою ж дивизию! Мама! Просила же никому ничего пока не говорить. А Юра? Совершенно ведь непонятно, почему он сияет как лампочка. Ну, если только предположить, что Валов решил, будто это его ребенок. С болезненной жадностью вглядываюсь в его лицо. Нет. Ну уж нет, боже! Он ведь в курсе, что его шансы на естественное оплодотворение минимальны. Так какого же черта Юрка и впрямь выглядит таким счастливым? Что он со мной делает? Как теперь ему сказать правду? Зная, что эта правда его убьет…
– Элечка...
Я выставляю перед собой ладонь, призывая Юру к молчанию. Делаю вдох. И понимая, что чем дольше он пребывает в счастливом неведении, тем хуже, выпаливаю:
– Это не твой ребенок, Юра. Не твой. Прости.
Все оказывается одновременно и проще, и сложней, чем я думала. Валов медленно моргает. Оборачивается на моих притихших соседок и, нервно улыбнувшись, переспрашивает:
– Это такая шутка, да?
Закусив до боли щеку, качаю головой из стороны в сторону. Слезы подкатывают к горлу. Теперь уж это точно конец. И здесь, в конце большой красивой истории, уже не хочется мстить, не хочется что-то доказывать. Хотя бы потому, что однажды я попыталась, и ничем хорошим это для нас не закончилось.
– Нет. Узнала, что ты мне изменил, и в отместку сама переспала с первым встречным.
– Ты не могла, – с болезненным недоверием шепчет Валов.
– Я была уверена, что ты тоже не можешь… Как видишь, мы оба ошибались.
Юра останавливается на мне взглядом еще на пару долгих секунд. Растирает лицо ладонью.
– Ты могла бы от него избавиться.
– А ты мог бы его принять.
Если бы любил, безусловно, мог бы. Как и я, наверное, могла бы простить все, что он натворил. А раз не получается ни принять, ни простить, значит, не так и сильна любовь. Или это мы слишком слабые. Да, наверное, у меня совсем не осталось сил… Сползаю на кровать, переворачиваюсь на бок, утыкаясь взглядом в белую стену.
– Я вещи оставлю на тумбочке. Тут одежда, вода и сок.
Мертвый голос Валова – как отражение моего внутреннего состояния. Когда-то мне казалось, что мы с ним так близки, как только могут быть близки люди. И может, не зря так казалось, а? Раз наши чувства до самого конца созвучны. Его боль отголоском моей…
– Спасибо.
Ставя точку в нашей с Юрой истории, хлопает дверь. Шепоток соседок за спиной убаюкивает, если в него не вслушиваться. Я заставляю себя встать переодеться. Пиликает телефон – звонит мама, я игнорирую. Еще одного разговора с ней я просто не выдержу. А мне надо. У меня Мишка. И еще один маленький червячок. Хотя нет. У него же уже ручки есть, ножки, пальчики… Он уже человек! Мой ребенок. Мой и Бутенко. Подумать только!
Георгий навещает меня ближе к вечеру. И всю неделю потом ходит ко мне как на работу. Активно интересуется назначениями, изучает результаты анализов, а потом сидит какое-то время у моей койки на неудобном, слишком маленьком для него стуле и уходит… Мы почти не говорим. В те дни я вообще разговариваю только с Мишкой, по которому жутко скучаю. Ну и поневоле с матерью. Потому что звоню-то я на ее телефон. Поначалу она истерила. Требовала немедленно объясниться, но я тут же ее осадила, надавив на то, что мне противопоказаны любые волнения.
Выписывают меня аж на девятый день. И хоть я не просила, Жорка приезжает меня встречать.
– Ты как? – почему-то хмурится он, окинув мою фигуру въедливым взглядом.
– Счастлива вырваться на свободу, – равнодушно пожимаю плечами. – Ужасно надоело сидеть в четырех стенах.
– Да? Тогда, может, ко мне? На выходные.
– Жора…
– Ничего такого. Пожарим мяса, посидим на свежем воздухе, Мишка на батуте поскачет.
– Ты купил батут? – удивленно округляю глаза.
– Аха, – кивает Бутенко, выруливая со стоянки. – А еще качели повесил. Он любит качели?
Соглашаясь, трясу головой. Дыхание перехватывает. Воздух застревает в бронхах, так и не опустившись ниже, болезненно распирая горло.
– Конечно. Какой ребенок их не любит?
– Я так и думал. Так что?
– Мишка может разболтать, где мы были, – бормочу я, отворачиваясь.
– Ну и пусть. Я не собираюсь ни от кого прятаться. По-хорошему мне давно надо было поговорить с Юрой. Только пока было не до этого.
– Не напоминай.
– Слушай, тебя это все не коснется. Я не позволю.
– Ну да, – устало вздыхаю. – Заткнешь рот всем сплетникам?
– Нет. Но вряд ли сплетни тебя коснутся, пока ты будешь на больничном. А мы с Валовым взрослые мужики. Справимся.
– Я ж не буду на больничном всю жизнь.
– Эль, у людей короткая память. Сегодня они моют кости одним, а уже завтра находят более интересный повод посудачить.
– Более интересный, чем наш? – с губ срывается веселое фырканье. – Это еще постараться надо.
Жорка тоже улыбается, скосив глаза вниз.
– Что? – переспрашиваю я.
– У тебя, кажется, талия поплыла.
– Да?
Машинально касаюсь рукой живота, не став досматривать все оттенки эмоций, написанных у Жорки на лице. Слишком сладкие они. И одновременно с тем горькие. Ведь по правде я не с ним совсем хотела бы их разделить.
В саду меня встречают так, словно я с войны вернулась. Еще бы. Неделю Мишку забирали бабушки с дедушками и… отец. О, да. К Валову у меня ноль вопросов.
– Ой, а у тебя же кресла нет, Жор!
– Обижаешь.
Бутенко выходит и достает из багажника новенькое навороченное автокресло. И во мне это отзывается очередной теплой волной.
– Зачем ты тратился? Ну, вот сколько там раз оно понадобится?
– Много. Или ты думаешь, я так быстро от вас откажусь? – хмыкает Бутенко, скосив на меня взгляд. А я, не зная, как реагировать, закусываю губу. Ведь честней всего по отношению к Георгию было бы признаться, что на отношения со мной у него нет шансов. Но он так старается, что я не могу. Вместо этого я пересаживаюсь к сыну назад. И всю дорогу до нашего дома, а потом и до дома Георгия, мы с Мишкой болтаем обо всем, что с ним произошло, пока меня не было.
– А мой блатик тут? – тычет Мишка пальчиком мне под ребра. Я невольно бросаю взгляд в зеркало заднего вида и залипаю в черных Жоркиных глазах.
– Или сестричка, – сдвигаю маленькую ладошку чуть ниже.
– Дочку хочешь?
Мы впервые об этом говорим. Веду плечом, вдруг осознав, что все это время была в таком стрессе, что о поле ребенка даже и не задумывалась. А ведь меня мог ждать сюрприз, который полностью исключало ЭКО. Там я с первых дней знала, что ношу сына.
