А подлые руки уже нетерпеливо шарят по телу, рвут пуговицы домашнего халатика:
— Любимая моя, родная…
Совсем рядом — детская кроватка. Если бы он хоть на миг замолчал, услышал бы, как сладко сопит кроха, наевшись маминого молочка. Но нет:
— Маленькая моя, маленькая…
Тома
— Нет, Влад, нет, не смей! — Томе хотелось кричать, но ведь совсем рядом спит Юрочка, он испугается. — Нет, Влад!
Тамара попыталась вырваться. Огромное тело Влада придавило распластавшуюся под ним Тому, не давая подняться. Даже оттолкнуть его она не могла, только царапала бессильно по рубашке: нет!
— Маленькая моя, я не могу больше, я сойду с ума. Пожалей меня, малыш, я умру без тебя, — а руки уже расстегивают халатик.
— Ты уже умер. Ты давно уже умер. Уходи, я тебя ненавижу, — шептала Тамара, по-прежнему безуспешно пытаясь освободиться из плена.
— Маленькая, но ведь ты — мать моего ребенка, ты — моя женщина, я хочу тебя…
— Нет.
— Я люблю тебя, ты — моя женщина перед Богом. А я — твой мужчина. Ты должна…
— Я тебе ничего не должна…
— Ты — жена моя, ты должна ублажать мужа…
— Нет! — но поздно… Опять поздно…
Она не хотела. Она не желала больше быть его женщиной. Она искренне хотела избавиться от него, она старалась быть решительной и строгой. Она намеренно хлестала его цветами по физиономии при всех, чтобы побольнее унизить. Чтобы он не приходил больше, не звонил, чтобы оставил в покое. От былой любви не осталось и следа. Все чувства умерли. Даже ненависти больше не было, презрения. Осталось только равнодушие. Она искренне радовалась, что ей удалось противостоять ему больше двух месяцев, и она уже почти праздновала победу. Да видно рано… Мало иметь сильную волю. Не мешало бы иметь еще и физическую силу для защиты от насилия. Но она даже после тяжелых родов весила всего сорок шесть килограмм при полутораметровом росте. Куда ей тягаться с детиной почти двух метров роста и веса немногим меньше центнера? Ему не удалось сломить ее дух, но тело победил легко…
Правда, это не было тем грязным изнасилованием, которое она теперь хорошо помнила. Напротив, Влад даже старался не только причинить ей поменьше боли, но и доставить хоть чуть-чуть удовольствия. Ни то, ни другое ему не удалось. Тамаре по-прежнему было ужасно больно. Только раньше боль было переносить легче — ведь она мучилась ради удовольствия любимого, а значит, ненапрасна была ее жертва. Теперь же приходилось терпеть боль ради удовольствия чужого, неприятного ей человека. И даже закричать нельзя — Юрочка спит, ее маленькое солнышко, родной котеночек… А его спокойный сон для нее — дороже всего, только ради него она молчит и терпит боль.
Когда Влад, наконец, оставил ее бедное тело в покое, Тамара попыталась было снять кольцо, но он перехватил руку, сказав:
— Даже если ты его снимешь, это ничего не будет значить. Я уже окольцевал тебя, теперь ты — перед Богом моя жена. И не забывай, что у нас есть сын.
— Ну уж я-то о нем не забуду. А ты не забыл ли о жене, дружок?
Влад скривился, слишком уж покровительственно прозвучало это "дружок", но стерпел:
— Не забыл. Хотел бы, да не получится. Если б ты знала, как я ее ненавижу! Но я не могу развестись, я с ней повязан…
Тома усмехнулась криво:
— Ну конечно, ты бы с радостью женился на мне, но не можешь. Еще скажи, что она смертельно больна, а ты, как порядочный мужик, не можешь бросить супругу на смертном одре. Успокойся, я не собираюсь за тебя замуж. Ты мне больше даром не нужен. Обуза…
Влад подпрыгнул от возмущения:
— Я — обуза?! Ты соображаешь, что говоришь?
Но Тома почему-то не испугалась барского гнева:
— Соображаю получше тебя, потому и говорю. Думаешь, я не знаю, чего ты ко мне таскаешься? Просто ни от одной бабы ты не получаешь того кайфа, что от меня. Вот и бесишься, что обойтись без меня не можешь. Рад бы, а не получается. А я вынуждена терпеть и удовлетворять твою похоть. Только знаешь — мне надоело. Я не хочу больше терпеть боль. Твой монстр великоват для меня. Так что поищи-ка…
Тамара не успела договорить. Влад пристроился поближе и давай мурлыкать на ушко:
— Ну давай мы его подточим немножко… Малышка, я ведь действительно не могу без тебя. И женился бы с радостью, да в самом деле не могу уйти от этой стервы. Нас родители сосватали еще детьми… Мой отец сильно от ее папашки зависит. И я, соответственно, тоже. Если я уйду, пострадаю не только я, но и отец. Я не имею права его подводить.
— Зато меня насиловать ты право имеешь!
— Заинька, я не хотел тебя насиловать. Но что мне делать, если по-хорошему ты не хочешь? А я действительно без тебя не могу. Я как тот наркоман. Только торчу от тебя, ты — мой наркотик. И я ничего не могу с этим поделать. А поэтому — нравится тебе или нет, а я всегда буду рядом с тобой. Я при всем желании не смогу оставить тебя в покое. Поэтому лучше давай по-хорошему, чтобы мне не пришлось тебя опять насиловать…
От такой откровенности Тамару передернуло:
— Как я могу быть с тобой по-хорошему, если ты мне противен?! Я не получаю от тебя никакого удовольствия, одну сплошную боль!
— А кто тебе сказал, что ты должна получать удовольствие? Удовольствие получает мужчина, а удел женщины — лишь доставлять его. Уж коли так случилось, что ты — моя женщина, то и обязана быть моей.
— Ах, какая замечательная логика! Тогда я столь же логично отвечу, что я была твоей женщиной. Да, был такой прискорбный факт в моей жизни — не спорю. Но все это в прошлом. Теперь я — мать, у меня уже другие приоритеты. Я не собираюсь обслуживать тебя всю жизнь…
В глазах Влада загорелись нехорошие огоньки. Придвинулся поближе:
— Маленькая, ты сама выбрала судьбу, когда отдалась мне впервые. Если бы ты тогда отказала, я бы не настаивал, я не взял бы тебя силой, потому что ты еще не принадлежала мне. Но, отдавшись, ты отдалась мне навечно. Так что, милая моя, мужская логика всегда сильней. У тебя есть выбор. Или ты принадлежишь мне добровольно, или я беру тебя силой. Ты моя, пока я могу. Пока я мужчина, ты никуда от меня не денешься…
Шло время. Рос Юрочка. Тамара не работала, сидела с ребенком. По-первости после родов родители боялись вновь загнать Тамарино сознание в непознанные глубины разума, выверяя каждое слово. Но могли ли они долго поддерживать нормальную человеческую атмосферу в доме? И вскорости вновь привычными стали оскорбления: "шлюха подзаборная, потаскунья, проститутка" и прочее в том же духе. Стоило заплакать Юрочке, а Тамары в этот момент не оказывалось рядом с ребенком (на кухне кашку варила, или ползунки да пеленки стирала), как тут же раздавался дикий крик: "Ах ты, сука дешевая, как ноги расставлять — у матери не спрашивала, а как выблядка нянчить, так мать?". Сердце разрывалось от таких слов. Тома хватала ревущее чадо, прижимала к груди, целовала золотую макушку: "Солнышко мое, сынушка, сыночка родной! Мама здесь, мама рядом!". Обида на неласковую мать застилала разум: да как же можно, да разве ж ребенок виноват в том, что его мать — шлюха беспутная? Как же можно ее кровиночку выблядком называть?
