Витек удивительно легко подхватил ее на руки и отнес в темную комнату, где, судя по всему, была кровать. Потом вернулся и достал из шкафа несколько свечей.
— Держи.
— Ага, спасибо. Ну что, пойду к себе?
— Заходи, если что.
— Ладно. А вы долго тут будете?
— Не знаю. Может, и нет. Как получится.
Ник уже открыл было дверь, но обернулся и спросил:
— Ты правда в Америке был или выдумал, как про родаков?
— Тебе Верка рассказала? — недобро прищурился Витек.
— Она. Скажи, круто, наверное, вот так в Америку махнуть? Ты как туда добрался-то? В грузовом отсеке самолета?
— Зачем? Как белый человек — в салоне первого класса. Мне стюардессы шампанское предлагали, но я пью тока виски «Джек Дениэлс».
— Кончай заливать-то! — не выдержав, засмеялся Ник. — Кто тебе, малолетке, шампанское даст, а уж тем более виски?! Ну ты и чудила!
— Сам ты малолетка! Небось, сам еще в рот не брал.
— Вино однажды пил. На дне рождения. Кислятина!
— А водку?
— Что б меня маманя прибила? Мне еще жизнь дорога как память.
— Да уж, — двусмысленно усмехнулся Витек, вытаскивая сигареты и прикуривая в темноте. — Будешь?
— Давай, — примирительно кивнул Ник, вспомнив, что за последнее время не выкурил ни одной сигареты. Как-то не до того было. — У тебя вообще родичей нет? — поинтересовался из вежливости.
— Почему? Есть. Мамка есть. Дядька. Даже бабушка имеется. Только я сам по себе, а они сами по себе.
— И давно ты так?
— С детства.
— Ну и как?
— А ты попробуй, узнаешь.
Мужской разговор перешел на короткие реплики.
Покурили молча, чуть затягиваясь и сплевывая в сторону.
Ночь шумела ветками. Где-то вдалеке слышался перестук и подвывание набирающей скорость электрички. Было холодно и сыро.
Ник вспомнил тепло домика, из которого только что вышел. Живое, пахнувшее дымком тепло, отличное от парового отопления. Из-за него, а может быть из-за чего-то другого в этом простом домике чувствовался уют.
— У вас с Веркой уже что-то было? — раздался неожиданный вопрос.
Некоторые вопросы иногда требуют немедленного ответа. Хотя, скорее, их не следует задавать вовсе. Но понимание этого обычно приходит с годами. А собеседникам лет было не так много, поэтому обоим хотелось представить как можно больше доказательств своей взрослости.
— А то! — с едва скрытым торжеством соврал Ник.
— Ну и как?
— Клево!
Оба загоготали.
— А у меня в Америке была одна латиночка, — похвастал в свою очередь Витек. — Классная. Ее пацаны из квартала доставали. Пришлось кое-кому рожу начистить.
— Ты вообще чего там делал, в Америке?
— Если по правде, жил у приемных родителей. Такие чморные! Блин! Особенно тетка! Прикинь, не успел приехать к ним, а она поволокла меня сразу в ванную. Показывает, типа, давай раздевайся. Совсем двинутая! Мужик еще ничего, а она… как шило в заднице. Туда не ходи, это не трогай, постриги ей лужайку. Короче, лажа полная. Не говоря уж об их спиногрызах. Тупые, как валенки. Ну, я им и устроил напоследок.
— Что устроил? — заинтересовался Ник, погасив сигарету.
— Так. Намазал им ночью рожи зубной пастой и удрал в аэропорт.
— Ну ты даешь! Нафига?
— Чтобы помнили!
Они снова расхохотались.
— А Катька тебе кто?
— Сестра, — ответил Витек резко, однако спустя минуту добавил уже чуть спокойнее: — Но если без туфты, я ее в Москве подобрал. Жила в подвале. Совсем пропала бы девчонка. Думаю, вернусь с ней в детский дом. Ей же в школу скоро. Буду за ней присматривать. Уродов разных везде хватает.
— Она что, совсем ничья?
— Она моя сестра, разве не понятно?
— А если станут искать?
— Не станут, — уверенно ответил Витек, сплевывая в темноту. — Всем до фени такие, как мы с Катькой. Это у тебя есть папочка с мамочкой, которые тебе шарфик в куртку заправляют. А у нас — только мы. И нахрен нам никто не нужен. Вот так.
Когда дверь закрылась, Ник побрел к своему забору, стараясь не выронить свечи.
Он думал об этом забавном парне и его «сестре». Думал с каким-то смущением как человек, внезапно обнаруживший свою безнадежную наивность в отношении некоторых важных вещей, некую патологическую, неистребимую и очевидную детскость в себе. И если уж смотреть правде в глаза, то этот Витек был намного взрослее его, Ника, считавшего себя до этого стреляным воробьем. И не потому, что тот мог победить в драке (а ведь мог, как смутно догадывался Ник), а потому, что в глазах его пряталась настоящая решимость, которая никогда не будет отягощена лишними словами. Вот поэтому все сказанное и сделанное Витьком будет иметь свой смысл. Из этого пацана получится настоящий мужик, за спиной которого любая баба будет как за каменной стеной. Если надо, он насмерть станет за кого-то, руки в кровь разобьет, а достанет; боли своей не заметит, не прислушается к осторожному голоску, призывающему каждого из нас к благоразумию. Все преодолеет. Если… Если не попадет в тюрьму. А ведь такие и попадают.
Входя в свое темное убежище, Ник поежился. Будто бездна открывала свой нелицеприятный зев. Жизнь без правил — так называлась эта бездна. Витек и ему подобные умели жить вот так, словно туземцы в малярийных болотах. Они лавировали в темной глубине, не задумываясь, быть может, даже находили приятные стороны в такой жизни, когда ни за что нельзя ухватиться и не у кого попросить помощи. Но что он, Николай Захаров, привыкший к туалетной бумаге и чистым носкам в нижнем ящике бельевого шкафа, мог противопоставить бездне, в которую совсем недавно готов был с радостью броситься со всего разбега? Что бы он делал эти три дня, если бы не Верка? Шлялся бы по осеннему городу, ежеминутно шмыгая простуженным носом. Ну, поехал бы к отцу и выпросил деньги под каким-нибудь благовидным предлогом. Сел бы в какой-нибудь поезд и приехал в чужой город. И куда потом девался бы его решительный энтузиазм? Куда? И куда деться от друзей, от матери, от того же отца, от школы с привычно-надоевшими учителями и уроками, от трепа с пацанами по телефону, от дискотек, от знакомых пиццерий на проспекте, от Верки… Куда? В какую мусорную корзину все это можно выбросить и не пожалеть об этом через пару дней? И как жутко быть никому не нужным, кроме себя! Не иметь возможности позвонить и весело прокричать в трубку: «Привет, насос покоцанный! Хватит лупить по батонам[23]! Вали ко мне давай. Я тут программку одну надыбал. Надо покумекать». Как страшно от сознания того, что вечером не будет ужина от мамы, привычного абажура на столе, который он еще в детстве расписал фломастерами и теперь на нем до сих пор красовались какие-то монстры, считавшиеся в свое время лошадками и собачками. Как ужасно не догадываться, что будет завтра!
