Только не сейчас, только не так.
Боже, все повторяется.
Боже мой, пожалуйста.
Нет, нет.
— Не поверят, — бормочу чуть слышно. — Мои родители на это не купятся.
— Посмотрим, — отвечает коротко.
— Слушай, это же бред. Ну правда. Я не похожа на человека, склонного к суициду.
— На тебя очень многое навалилось. Смерть Вероники. Предательство Риты. Встреча с маньяком. Он убил Артура на твоих глазах.
— И что? — истерично посмеиваюсь. — Я в порядке. Я не сбрендила. Мои нервы прочнее стальных канатов.
— Ты провела допрос преступника.
— Не я одна.
— Но именно тебе он сообщил обо всех деталях. Назвал имена жертв, рассказал подробности, показал места, где совершал убийства.
— Это не повод резать вены.
— Ты просто устала. Слишком сильные переживания, эмоциональное выгорание.
— Нет! — кричу и мигом затихаю.
Пистолет действует быстрее любого успокоительного, оказывается гораздо эффективнее кляпа.
— Разве ты сможешь жить, зная, что отдавалась такому, как я? — ровно спрашивает Градский. — Тому, кто без сожаления убил твою близкую подругу.
— Смогу, — заявляю практически без дрожи в голосе.
— Он был прав, — усмехается. — Ты совсем не умеешь лгать.
— Я же люблю тебя, — продолжаю сдавленно. — Но мне нужно время. Я должна переварить, принять и тогда…
— Не стоит портить прощание долгой беседой, — прерывает сухо.
— Мы не обязаны прощаться, — подаюсь вперед, ловлю его пустой, ничего не выражающий взгляд. — Во мне это тоже есть. Ты ведь видишь. Чувствуешь.
— Не унижайся, — бросает вкрадчиво. — Не поможет.
Агония обрушивается на мои плечи.
Ледяной дождь, гребаный град.
Я сжимаюсь, зажмурившись, пытаюсь отгородиться от жуткого кошмара, от жестокой реальности. Я надеюсь раствориться, исчезнуть. Прямо сейчас.
Вода в ванной кажется обжигающе холодной.
Поджимаю ноги, подтягиваю колени к груди.
Мои пальцы отбивают барабанную дробь. Крадутся по бортику, касаются тончайшей стали.
В памяти всплывает Джек.
Железный лязг, звериный бросок.
Он тянется ко мне, но не достает.
— Я хочу вгрызаться в твое горло. Зубами. Я хочу рвать тебя. Пить. Я хочу почуять твой вкус. Нутром. Я хочу тебя на своем языке.
Он счастливо улыбается. Шумно выдыхает, шепчет что-то, едва шевелит губами. Читаю слова на автомате. Скорее догадываюсь, чем слышу.
— А чего хочешь ты?
Может быть, игра воображения.
Может быть.
— Ты хочешь убить.
Вот что он говорит мне. Беззвучно.
«Убей», — шепчет голос в моей голове.
Или так проще? Спихнуть все на голос, на происки маньяка, оправдать собственный инстинкт.
Я стискиваю лезвие изо всех сил, поднимаю взор на Градского.
Я не смогу.
Броситься вперед, порезать его.
Хорошая идея, но он слишком далеко. Не дотянусь, не задену. Он быстрее спустит курок, чем я успею ранить.
— Ты заплатишь, — сообщаю ровно, бесцветным тоном.
— Уже.
Уголки его губ слегка дергаются.
— Я теряю самое дорогое.
— Стыд и совесть? — хмыкаю.
— Тебя.
Подманить бы эту скотину поближе.
— Даже не обнимешь? — криво улыбаюсь. — Не поцелуешь?
Он молчит.
Будто сомневается.
Медлит.
Секунды тянутся невыносимо долго. Бесконечно.
Господи, спаси меня.
Спаси, прошу.
Умоляю.
— Режь, — приказывает хрипло.
Это конец.
Господу плевать.
Сжимаю челюсти. До скрипа. Судорожно. Полосую по венам. Пальцы немеют, не слушаются.
— Еще.
Рисую новый надрез. Сквозь дрожь.
— Другую руку.
Подчиняюсь.
Черт, возможно, сейчас?
Сейчас он слегка сбавит обороты, потеряет бдительность, и тогда я сумею выкрутиться. Вывернусь из горящей ловушки.
Только бы не кружилась голова, только бы не тошнило.
Я смотрю на то, как вода окрашивается в цвет моей крови, и ощущаю рвотные позывы.
Боже, зачем? За что? Опять эти глупые вопросы.
Тень Градского накрывает меня.
Не успеваю сориентироваться, теряю быстроту реакции.
Он хватает мое запястье, грубо сжимает, заставляет вмиг выронить единственное оружие.
— Нет, — жалобно всхлипываю. — Нет.
Лезвие бряцает, ударяясь о кафель.
Последние надежды разбиваются о лед.
— Я люблю тебя, — говорит он.
Переплетает наши пальцы.
— Я буду рядом.
Вздрагиваю раз за разом.
Яростный вопль замерзает в горле.
Ты не любишь никого.
Ублюдок.
Сдохни, сдохни.
— Я тоже, — срываюсь на шепот. — Знаешь, я…
Отклоняюсь назад, обмякаю, вытягиваюсь, выпрямляю спину.
Плотно смежаю веки, слабо двигаю губами.
— Что? — тихо спрашивает он.
Не любопытство, не волнение.
Вежливый интерес.
— Важно… должна…
До него доносятся лишь отдельные слова. Градский склоняется надо мной.
Ниже и ниже. Не вижу. Ощущаю. Озябшей кожей. И не только.
Что-то темное вьется внутри меня, расправляет крылья, царапает когтями, рвется на волю, бьется, пробуя разорвать железные цепи.
Продолжаю сбивчиво шептать.
Чуть выгибаюсь.
— Повтори, — говорит он.
Почти касается своими губами моих губ.
Хочет украсть дыхание.
Последний вдох и последний выдох.
Хочет?
Тогда пусть получает.
— Я, — откашливаюсь. — Я тебе не…
Открываю глаза.
Влажный запах крови дурманит разум.
Моргаю часто-часто, стараюсь развеять дурман.
— Я… — улыбаюсь.
Градский так близко.
Удушающе близко.
Его шея напряжена, вены вздуваются, пульсируют. Где-то здесь притаилась сонная артерия.
Краткий миг — и мои челюсти смыкаются на чужом горле.
Я тебе не по зубам.
Гребаный ублюдок.
Нет времени сомневаться, нет времени думать.
Я за чертой. Отсюда не возвращаются. Срываются в пропасть, позабыв о законе притяжения. Собирают волю и силу в кулак, бьют на опережение.
А может быть, это уже не я?
Кто-то другой отчаянно рвет плоть на части, усиливает хватку, приходит в бешенство. Слабеет, истекает кровью. Но не отступает.
Пристрелите меня.
Или ее.
Или его.
Я не осознаю, что творю. Я не ведаю.
Я?
Кто-то другой отталкивает тело Градского в сторону. Кто-то другой выскальзывает из ванной, больно бьется о кафельный пол. Кто-то другой ползет к телефону, оставляя темно-бордовый след за собой.
Это больше не я.
Это не могу быть я.
Кто-то другой набирает «скорую». Кто-то другой не слышит гудков. Кто-то другой отключается.
