Хани была похоронена там, где находили последнее пристанище члены семьи Тауэрс, рядом с отцом и матерью Бенедикта. На похоронах присутствовали только ближайшие родственники, но «Нью-Йорк таймс» сообщила, что позднее состоится поминальная служба, на которую, как ожидают, прибудут друзья усопшей со всего мира. Миссис Тауэрс любили многие.
С сухими глазами, поджав губы, Сьюзен стояла и смотрела на отца, устало сидевшего за письменным столом.
— Я хочу поговорить с тобой. Я хочу знать, что здесь происходило.
Со стороны казалось, будто она полностью владеет собой, но по мере того, как она говорила, голос становился все громче и громче, и Бенедикт уловил истерические нотки.
Хотя Бенедикт панически боялся выяснения отношений со Сьюзен, что, он был уверен, неизбежно, именно в этот миг он вдруг осознал, что смотрит на свою дочь — дочь, которую он оскорбил не меньше, чем ее мать, — как будто она была посторонним человеком. С тем же успехом она могла бы быть одной из многих сотен безымянных молодых женщин, работавших на него в разных уголках земного шара на одной из многочисленных фабрик или в конторах «Тауэрс».
— Я знаю, что-то было не так. Случилось что-то ужасное. Маму словно подменили, когда я в последний раз приезжала домой на день рождения Чарли — когда ему исполнился двадцать один год. И Чарли тоже это заметил. Так что я ничего не придумала.
Горечь, звучавшая в голосе Сьюзен, должна была бы причинить ему жгучую боль, но, когда она высказалась, он почувствовал только облегчение, огромное, невыразимое облегчение. Сьюзен не знала. Хани не сказала ей.
Он часто размышлял об этом в последние, тяжелые дни. Он ждал, точно человек, приговоренный к расстрелу, что Сьюзен обвинит его в смерти матери. Он ждал этого в тот день, когда ему пришлось по телефону сообщить ей трагическую весть. Он ждал этого каждую минуту, проведенную вместе с тех пор, как он полетел в Париж, чтобы привезти ее на похороны. До сего момента, на следующий день после похорон, она не сказала ни слова, но ее молчание и взгляды, полные упрека, убедили его, что вскоре она изобличит его как презренного негодяя.
Он поднялся с места, подошел к ней, крепко обнял, игнорируя попытки оттолкнуть его. Когда ему удалось справиться с ней, он взял ее за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза.
— Ты права, мы с твоей матерью не очень-то ладили, но ничего не «случилось». Я не знаю, на что ты пытаешься намекнуть. Ты достаточно взрослая и умудренная опытом, ты достаточно повидала мир, чтобы понимать, что такое иногда происходит: мужчина и женщина любят друг друга, но не могут приспособиться друг к другу. В прошлом году я осознал, что слишком много времени провожу вне дома, что слишком поглощен делами, и…
— Почему ушли Милош и Людмила? Почему их брак распался? Я слышала, что они развелись. Джефферс говорил мне, что Милош сказал ему… — Сьюзен запнулась и покраснела, очевидно, засомневавшись, стоит ли продолжать.
— Да? Что же он говорил тебе?
— В начале прошлого года Милош едва не сошел с ума. Джефферс сказал, что убежден, будто Милош узнал, что у жены есть другой мужчина…
— Да, думаю, это вполне вероятно, — спокойно заметил Бенедикт. — Ты спрашиваешь меня, почему они ушли. Тот же вопрос ты задавала мне и матери на Рождество, но ты только что сама ответила на него. Они уволились потому, что их брак распался, и каждый пошел своей дорогой.
— Куда уехала Людмила? Однажды ты назвал ее «Лу», я слышала.
— Полагаю, она отправилась в Европу, в Париж или Лондон, точно не знаю. «Лу»? В самом деле? Ну и что же? Звучит гораздо лучше, чем Людмила. Всякий раз, когда я слышал это имя, я вспоминал о фрицах.
Сьюзен наморщила носик, словно в комнате внезапно скверно запахло. Манерность, скопированная у Хани; Бенедикт тысячу раз видел, как жена вела себя точно так же. При мысли о Хани его глаза неожиданно наполнились слезами. Сьюзен увидела слезы, и в следующую секунду она уже рыдала, рыдала, как ребенок, его ребенок. Он отнес ее на диван и стал укачивать, словно маленькую.
— О, папа, это так несправедливо. Мама была такой жизнерадостной. Я так сильно ее любила. Она была моим лучшим другом, теперь я это понимаю. С этим невозможно смириться, и я ненавижу себя за ужасные, глупые мысли о тебе и… — Она замолчала на полуслове. — Наверное, я сошла с ума. Когда живешь в Париже, где все так странно и может произойти что угодно… Но, папа, что мы будем делать без мамы?
— Не знаю, Сьюзи. Просто не представляю.
Он действительно не знал. Он пытался найти разумное объяснение чувству вины, терзавшему его. Хани сама решила навестить Джойс, чтобы заставить его понять, как она нужна ему, как он любит ее, чтобы он снова смог заниматься с ней любовью. Бенедикт ни слова не сказал о «передышке», которая была ему насущно необходима. Она тоже нуждалась в этом, и все закончилось трагедией, и никто из них так и не успел понять, есть ли у них шанс на будущее.
Он обманывал себя. Брак перестал существовать, но у кого хватило бы мужества подвести последнюю черту? У Хани? У него самого? Возможно, ни у одного из них. Он не знал.
Накануне возвращения Сьюзен в Париж он сказал ей после длительных размышлений, что пришел к единственному выводу: Чарльз должен остаться, незачем ему больше ехать в Европу. Он до тонкостей изучил дело, поработав в различных отделах и странах. Конечно, звезд с неба он не хватает, но фатальных ошибок за ним тоже не замечалось. Пришло время лично заняться сыном; настала пора ему занять место среди служащих штаб-квартиры фирмы в Нью-Йорке.
— Надеюсь вскоре услышать от тебя, что ты тоже к этому готова, — задумчиво сказал он Сьюзен за ленчем в ресторане «Двадцать одно».
— Да, папа, услышишь, — покорно обещала Сьюзен. Ей все еще было стыдно, что она насочиняла столько небылиц насчет взаимоотношений родителей и приплела, помимо прочих, Людмилу, их собственную парикмахершу, мастерицу своего дела, жившую у них в доме. Она чувствовала себя виноватой за то, что бросает отца одного, но, с другой стороны, ей не терпелось поскорее уехать из квартиры в Нью-Йорке, которая без матери наводила уныние и тоску.
Кроме того, она больше не чувствовала себя непринужденно в обществе отца. Не то чтобы она не доверяла ему, он выглядел каким-то опустошенным, она заметила это еще на Рождество, и сейчас, конечно, было еще хуже. Он казался… Как бы это сказать? Затравленным. Да, именно так.
Он объяснил, почему мать выглядела и разговаривала так печально и подавленно. Какая женщина не придет в уныние, осознав, что с ее браком происходит неладное? Сьюзен постоянно думала о своей матери, ставила себя на ее место: мама не молодела и наверняка переживала из-за этого, тогда как ее муж с каждой новой морщинкой на мужественном лице и даже со слабым проблеском седины в волосах выглядел гораздо внушительнее. Не удивительно, что голос матери звучал с таким отчаянием в последнюю субботу, накануне несчастного случая.