Российские проводники на мехсекциях отказывались ехать в Грузию. С одной стороны — Абхазия, с другой — Чечня. Везде — война. Мандарины гнили на складах Батуми и Кобулети. Мы с Зурабом ездили на узловую станцию Самтредиа, безрезультатно. На обратном пути наш «Жигулёнок» обстреляли в горах из автомата. Все стёкла выбиты, а мы — целы. Пришлось мне ехать в Армавир.
Каждому из проводников я пообещал по новой «девятке», только на таких условиях они согласились отправиться в Аджарию.
В четыре рефрижераторных вагона мы загрузили сто пятьдесят тонн мандаринов, при норме 120. По договорённости с проводниками я обязался лично сопровождать груз через Чечню. На приграничной станции в купе зашли четыре бородатых абрека.
— Мы — ваша охрана, — представились они.
— Сколько? — спросил я.
— Тысяча долларов каждому.
Торг здесь был неуместен. Шесть часов мы ехали по Чечне, и всё это время вооружённые горцы молчали. На границе с Россией я с ними расплатился. Они пожелали нам счастливой дороги и посоветовали больше в их республику не возвращаться.
На прибыль от реализации мандаринов под Новый год я купил две квартиры в Томске. В одной поселились мои отец и сын, а в другой — я с молодой женой.
Взвейтесь кострами,
Синие ночи!
Мы пионеры —
Дети рабочих!
Близится эра
Светлых годов,
Клич пионеров:
«Всегда будь готов!>>.
В третьем классе в День пионерии 19 мая на торжественной линейке старшеклассница повязала мне на шею красный галстук и нацепила на накрахмаленную белую рубашку пионерский значок.
— Я, Владимир Козак, вступая в ряды Всесоюзной Пионерской Организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину. Жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия. Свято соблюдать Законы Пионерии Советского Союза.
Как самую сокровенную молитву произносил слова этой клятвы, и слёзы накатывали на глаза от важности переживаемого события.
— Будь готов!
— Всегда готов! — ответил я и отдал пионерский салют.
А днём, когда мы с ребятами из класса пошли на общегородскую торжественную линейку в горсад, я отстал от них, и меня внезапно окружила толпа маленьких казачат. Они были младше меня, должно быть, первоклассники, но их было много.
— Дай денег!
— Ещё чего!
— А по морде?
— Попробуйте.
Денег от меня они, конечно, не получили. Но порвали рубашку, галстук, разбили нос. Бабушка с дедом жили недалеко от горсада, поэтому я направился к ним, чтобы не травмировать родителей. Иду по улице, кровь ручьём льётся из носа, на белой рубашке появляются всё новые и новые алые пятна, и никакой любви к братскому народу не чувствую, а только обиду и злость.
В то время в Павлодаре представителей коренной национальности было немного, процентов двадцать-двадцать пять от всего населения. Из пятидесяти средних школ в городе преподавание на казахском языке велось только в двух. В нашем классе вообще училась только одна девчонка-казашка. У остальных ребят были русские, украинские, татарские или немецкие фамилии. И все говорили по-русски. Но каждое утро после гимна «Советского Союза» в шесть часов вещание по радио начиналось на казахском языке: «Алма-аты селектармы». Правда, радио я слушал редко, только в холода заветные слова диктора: «Сегодня температура воздуха в нашем городе минус 32 градуса. Занятия в школах с первого по восьмой классы отменяются».
В юности национальные противоречия только усилились. В Павлодаре имелись две танцплощадки. Одна — в горсаду, другая — возле Дома культуры железнодорожников. В горсаду хозяйничала казахская молодёжь, проживавшая в частном секторе возле центрального рынка, а в благоустроенном микрорайоне — «русские» (славяне и немцы). Нам ходить на танцы в казахский край было опасно, а казахам к нам тоже. Нарушители традиции отделывались в лучшем случае синяками.
У меня не было никакой национальной неприязни к ребятам-казахам. Наоборот, я испытывал даже симпатию ко многим из них. Несколько прямолинейные, они были честнее и более предсказуемыми, чем русские. И как деловых партнёров уже в зрелом возрасте, когда стал заниматься бизнесом, я их оценил. Казахские девушки мне нравились всегда. Росомаший разрез глаз, скуластое лицо ассоциировались с дикими степями, необузданными лошадьми и разжигали моё мужское воображение.
Но откуда эта национальная неприязнь? Стоило казахским парням из простых семей сбиться в кучу, русофобия тут же становилась объединяющим началом. Ещё и Советский Союз был жив, в средствах массовой информации, на партийных, комсомольских и профсоюзных сборищах декларировались братство и дружба народов, а на бытовом уровне происходило совсем другое.
Двойная мораль, как ржавчина, разъедала советское общество. Говорили одно, думали другое, а делали третье. Дети, воспитанные во лжи, не могут быть счастливы.
Почему СССР развалился, как карточный домик, стоило только чуточку ослабить вожжи? Откуда взялся этот оголтелый национализм в бывших союзных республиках, заставивший миллионы русских бежать из обжитых мест, продавая за бесценок или просто бросая нажитое за всю жизнь?
Наследство колониальной политики? Восстание угнетённых народов? Все империи когда-нибудь разваливаются, просто настала очередь Советской (то бишь Российской)?
Казахстан впервые получил формальный государственный статус в составе Советского Союза. В 1936 году в результате принятия Конституции СССР Закавказская Федерация была разделена на Азербайджанскую, Армянскую и Грузинскую ССР, а входившие в РСФСР Казанская АССР и Киргизская АССР были преобразованы в союзные республики. Позже к Союзу были присоединены только Молдавия и Прибалтика в 1940 году. В Российской империи даже этнографы национальности «казах» не знали. Были киргизы, ещё их называли киргизцами. Оседлые жили в Ферганской долине и занимались земледелием, а киргизы-кайсаки — кочевники — скотоводством, они перегоняли свои бесчисленные табуны лошадей по бескрайним степям центральной Евразии с одного джайлау (пастбища) на другое. До начала XX века у них не было даже своей письменности.
В августе 1920 года, когда страна была ещё охвачена пламенем Гражданской войны, в Крыму не пало правительство генерала Врангеля, Забайкалье и Приморье оставались под контролем белых армий, большевистское правительство приняло Декрет «Об образовании Киргизской Советской Автономной Социалистической Республики» в составе РСФСР. Столицей был назначен Оренбург. В 1925 году её переименовали в Казакскую АССР и столицу с Урала перенесли вначале на Сырдарью, а через два года — восточнее, в Алма-Ату (город Верный).
