Один еврей, долго и безуспешно пытавшийся выдать замуж некрасивую дочь, обратился за советом к краковскому раввину Шимелю: «У меня большое горе, ребе, Господь дал мне некрасивую дочь». «Что значит — некрасивую?» — поинтересовался раввин. «Ну, положи ее на блюдо рядом с селедкой, и никто бы не сумел их различить». «А что за селедка?» — спрашивает раввин. «Обыкновенная, — говорит еврей, — соленая». Раввин долго думал и наконец изрек: «Жаль, вот если бы малосольная, тогда другое дело».
И в жизни, и в творчестве Вуди всегда одержим противоречиями, сомнениями. Скажем, какой хотел бы он видеть женщину? Так, в фильме «Воспоминания о «Звездной пыли»» любовница героя бесподобна, когда лежит в постели, но невыносима, когда встает. И у него рождается мысль приставить ей голову другой своей лучшей подруги, прелестной во всех отношениях, кроме интимных.
— Так как же насчет идеала? — спрашиваю я.
— По-моему, женщина должна быть идеальной любовницей и в то же время идеальной хозяйкой, хрупкой, как ребенок, но с ярко выраженным материнским инстинктом, у нее должно быть горячее тело и нежная душа.
Он был дважды женат — и оба раза неудачно. Первую ошибку он совершил в девятнадцать лет. Его жене, Хэрриет Розен (теперь она преподает литературу), было шестнадцать. Они прожили десять лет и развелись.
— Мы долго обсуждали, то ли нам развестись, то ли поехать на две недельки отдохнуть. Наконец решили в пользу развода: он все-таки долговечнее, чем отпуск. Вообще, вся наша жизнь проходила в бесконечных философских дискуссиях: я уже не мог этого выносить. Представляете, она всякий раз доказывала мне, что я как личность не существую!
В 1965 году Вуди познакомился с актрисой Луизой Лэссер, такой же неврастеничкой, как он, и вновь попался в сети.
— Я бы не смог полюбить женщину не моего круга. С женой — зубным врачом или археологом о чем бы мы стали говорить? С Луизой мы тоже не собирались создавать семью, но потом подумали: а вдруг не поженимся — и будем жалеть. Ну и решили попробовать.
Женщины — моя слабость. Я почему-то не теряю надежды, что одна из них испечет мне на день рождения огромный торт. И вот из этого кремового замка выскакивает голая великанша — бац мне по башке и прыг обратно.
Что касается женщин, я, можно сказать, спортсмен-любитель, поскольку тренировался в основном в одиночку, — добавляет он.
Говорят, встреча с Дианой Китон стала для него событием. Они уже не живут вместе, но видятся часто, и Вуди, прежде чем приступить к съемкам нового фильма, обязательно дает ей почитать сценарий. Но говорить об этом своем романе он не желает.
— Я всегда до безумия влюблялся в своих партнерш по картинам и готов был служить им шофером или официантом. Не исключено, что меня ждет участь Эриха фон Штрогейма в фильме «Сансет-бульвар»: фактотум любимой кинозвезды.
А потом в его жизнь вошла Миа Фэрроу — «хрупкая, миниатюрная женщина с железным характером».
Это нежное создание покорило Вуди.
— Она меня в буквальном смысле приручила. С ней я стал лучше разбираться в своей собственной жизни. Но живем мы пока что порознь. У меня есть вполне осознанное стремление иметь свою берлогу. Миа из тех женщин, что водят трактор, умеют починить телевизор и вообще не боятся никакой работы. Я же люблю листать модные журналы и приговаривать: «А вот это — посмотри какая прелесть!» Видимо, во мне очень сильно женское начало.
Любимая женщина для тебя прекрасней всех женщин на свете, хотя постороннему она может показаться безликой, как мусорное ведро, — поясняет Вуди. — Красоту все видят по-разному. Если у тебя нелады со зрением, спроси соседа, он тебе укажет, на какую женщину следует обратить внимание.
Жизненную философию Вуди Аллена, пожалуй, можно определить как апологетическую. Почему человек убивает? Потому, что хочет есть и пить. Умирать проще всего лежа. Возраст не имеет значения, особенно если вам не повышают квартплату. Старость не так уж страшна, если вы всю жизнь регулярно чистили зубы. Я испытываю постоянное желание вернуться в чье-либо лоно. Вам блондинку или брюнетку? Неважно, главное, чтоб это было сюрпризом. Секс вдвоем прекрасен, а впятером фантастически прекрасен. Любовь — это божество, надо только не злоупотреблять жирной пищей. Каждый должен нести свою ношу, но лучше не в выходном костюме.
Далее воспроизвожу в точности нашу с Вуди Алленом беседу, которая состоялась в один из пасмурных воскресных дней, в Манхэттенском киноцентре.
Когда мы уже выходили из пустого зрительного зала, я спросил его напоследок:
— Каково ваше заветное желание?
— Умереть во сне.
— Федерико Феллини еще с детства тяготел к зрелищности: устраивал кукольный театр. Ингмар Бергман не мог оторваться от волшебного фонаря. А вы?
— Я тоже прогуливал школу ради кино. Уроки я ненавидел, улицу тоже не слишком любил. А темный кинозал был моим убежищем, и я растворялся в космических эпопеях, в приключениях пиратов, мюзиклах, вестернах. Это был чудесный, необыкновенный мир, и, конечно, он не мог на меня не повлиять.
— А ваши родители кем мечтали вас видеть?
— Они только хотели, чтоб я стал обеспеченным человеком — аптекарем, например.
— Что вам запомнилось из вашего бруклинского детства?
— Ну, прежде всего походы в кино, а еще занятия легкой атлетикой. Кино, радио и спортом исчерпывались все мои интересы и занятия. Ни книги, ни другое культурное времяпрепровождение меня не привлекали.
— Еврейское происхождение как-то сказалось на вашей судьбе?
— С этим у меня особых проблем не было, ведь в Бруклине живут в основном евреи. В детстве я ни разу не сталкивался с антисемитизмом и вообще с религиозными противоречиями. Я вырос «в священной еврейской общине», в моей семье все были верующими, меня приобщали к духовным ценностям и письменности моих предков.
— Почему все великие комики, начиная от братьев Маркс и кончая Джерри Льюисом и Чарли Чаплином, евреи? Может быть, существует специальная школа еврейского юмора?
— Ну, во-первых, не все. Чарли Чаплин и Питер Селлерс были наполовину евреи. А У. К. Филдс и блестящий комический актер Джонатан Уинтерс и вовсе не были евреями. Как, впрочем, и Оливер Харди, Бастер Китон, Боб Хоуп. Пожалуй, юмор у нас своеобразный, но то же самое можно сказать и о других нациях. Вот у негров тоже свой, наследственный юмор. Наше остроумие зиждется на почти неизменных темах. По-моему, это свойственно и итальянцам.
— Когда и как началась ваша артистическая карьера?
— В ранней юности. Мне было всего шестнадцать, а я уже придумывал анекдоты и остроты для радио и телевидения. По-моему, это такая же работа, как и всякая другая. Особенно сегодня велика потребность в людях, которые умеют шутить. После семи лет подобного сочинительства я решил стать актером варьете и написать что-нибудь для театра. Ну а потом вдруг пришел ко мне один тип и заказал сценарий для кинокомедии. Я написал. Это далеко не великое творение, как ни странно, имело успех. С того момента для меня распахнулись двери кинематографа.
