Мы с Рокси пришли в «Глашатай» пораньше. Рокси устроилась поудобнее за столом, а я помогала миссис Пейс перенести книги и вместе с Лилиан расставляла пластиковые стаканы. Прийти пораньше надо еще и затем, чтобы занять место на одном из немногих стульев, установленных перед дубовым столом, где и восседает приглашенная знаменитость. Остальным посетителям приходится стоять в глубине комнаты или рассаживаться на ступеньках металлической лестницы, ведущей в основное помещение лавки. Если читает очень известный писатель, люди стоят и здесь, иногда не в силах пошевелиться из-за тесноты. В таких случаях подключается микрофон, иначе выступающего не услышишь.
Я знала, что миссис Пейс хорошо известна по своим книгам (некоторые я уже прочитала), но такого наплыва поклонников я не ожидала, причем в их числе были и те, кто обычно в «Городской глашатай» не заходит. Среди них были знакомые и друзья миссис Пейс, и вечер не мог начаться вовремя, потому что ей пришлось то и дело останавливаться, пока она проходила основное помещение и поднималась по лестнице. Я успела познакомиться со многими американцами, живущими в Париже, и почти все сейчас пришли сюда: Рандольфы, Стюарт Барби, Эймс Эверетт, Тэмми де Бретвиль, выглядевшая больше француженкой, чем француженка в шикарном костюме в стиле Инес де ла Фресанж, сидящая рядом, богатый филантроп Дэвид Кросуэлл, преподобный Дрэгон, настоятель Американской церкви. Кроме того, было множество незнакомых лиц — солидные бизнесмены и адвокаты, в модных пиджаках, надушенные, и, с другой стороны, какие-то старики в заношенных свитерах. Миссис Пейс перекинулась несколькими словами кое с кем из обеих групп. Некоторые женщины были с модными прическами, другие в джинсах. Негритянка в элегантном платье от Армани (это потом поведала мне миссис Пейс) с шиньоном, сделанным из ее афропрически, с бриллиантами на груди, оправленными в золото. Когда-то она была членом лос-анджелесской вооруженной уличной банды, которая избивала людей в автобусах. Теперь живет в Париже, читает Селина, и миссис Пейс нередко приглашает ее к себе на обед.
С того вечера я узнала, что в Париже насчитывается около тридцати тысяч американцев, которые постоянно живут здесь или приехали на более или менее длительный срок, — беглецы от Америки вроде Рокси, люди, нашедшие во Франции хорошую работу, или залетные птицы вроде меня.
Лилиан в высокопарных выражениях представила миссис Пейс, «большого американского писателя, отмеченного наградами президента Соединенных Штатов, Библиотеки Конгресса, Йельского университета… и т. д. и т. п.». Миссис Пейс внимательно выслушала этот панегирик, с лица ее не сходила легкая улыбка. Потом она подвинула свое полное тело вперед и начала читать отрывки воспоминаний о том, как в сороковых годах она приехала в Париж и встречалась с Луи Арагоном.
Потом начались вопросы, спрашивали обычные вещи типа: «Как вы решаете, о чем писать?»
— Вы пользуетесь компьютером?
— Нет.
— Поскольку повсеместно наблюдается утрата веры и массовое отчуждение, Джозеф Кэмпбелл предлагает создавать новые мифы. Вы согласны с ученым?
— Мне кажется, полезнее, если люди научатся обходиться без религии и других мифов и иметь дело с реальностью.
— Вы полагаетесь на память или ведете записи?
Вопрос, по-видимому, заинтересовал миссис Пейс. Она наклонилась вперед.
— Я никогда не понимала истинной роли памяти в человеческой жизни. Наверное, я слишком долго собирала материалы для своих мемуаров и мало работала над ними. Но я боюсь, что прошлое затянет меня — в ущерб сегодняшнему дню. Нельзя жить в двух временах одновременно. В принципе, память лишь информирует настоящее, дает нам возможность извлечь уроки из прежних ошибок. Зачем смотреть назад? По своему темпераменту я не историк, я предпочитаю думать о настоящем.
Юноша француз в кожаной куртке спросил: если это так, что миссис Пейс думает о позиции Франции в отношении Боснии? Я не могла не посмотреть на Эдгара — он стоял внизу, у лестницы, подняв голову, чтобы лучше слышать, что говорят наверху. Продраться сюда сквозь толпу он и не пытался. Два дня назад я видела его по телевизору. С двумя другими политиками он обсуждал ту же тему в мэрии Четырнадцатого округа. «J'ai honte de cette lâ cheté, cette indifférence, double langage, c'est tout»[66], — говорил он.
— Я думаю, что надо снять эмбарго, наложенное на боснийских мусульман. У них нет средств защититься от резни.
— Вы что, не читали «Черного ягненка и серого сокола»? — спросил откуда-то сзади Эймс Эверетт. — Ребекка Уэст права. Там, на Балканах, они семь веков режут друг друга.
— Это не означает, что резня должна продолжаться, — ответила миссис Пейс. То же самое говорил Эдгар.
— И что бы вы сделали, Оливия? — спросил Рекс Ретт-Вэли своим скулящим британским голосом.
Миссис Пейс молчала. Когда не знаешь, что сказать, самое лучшее — придержать язык.
И тут, подняв, как в школе, руку, вмешалась покрасневшая от волнения Рокси.
— Надо согнать сербов — мужчин и юношей в одно место, а мальчишек отправить в другие страны, чтобы они избавились от своей этнической одержимости и воспитывались бы в духе демократических ценностей.
Поднялся шум. Люди начали вслух высказывать свое мнение. Никто не хотел слушать другого. Мне показалось, что я узнаю знакомые голоса в этом нестройном хоре.
— Правильно, построить вокруг Боснии стену с надписью: «Придем и поможем, когда сами разберетесь», — поддержал Ретт-Вэли.
— У них это веками тянется, как между Северной и Южной Кореей, — вставил Стюарт Барби.
— И все же есть нечто худшее, чем умереть за свою страну. — Это высказался Клив Рандольф.
— Умереть неизвестно за что — вот самое худшее.
— Как наши ребята во Вьетнаме, — добавила миссис Пейс. — Они умирали неизвестно за что.
Это резкое заявление вызвало бурю возражений, согласия, обвинений. Рокси испуганно глядела на меня, как будто держала в руках гранату.
— Это такие, как вы, говорили, что они умирают напрасно! — кричал Клив Рандольф. — Такие же диссиденты и очернители.
— У каждого из нас есть долг перед своей страной, — согласился с ним Стюарт Барби.
— Наш долг состоял в том, чтобы остановить эту преступную войну, — парировала миссис Пейс.
— Это из-за таких, как вы, страна попала в руки вербовочных зазывал! — надрывался Клив Рандольф.
— Интересно, кто-нибудь из этих людей служил во Вьетнаме? — протянул, ни к кому не обращаясь, сидящий возле меня Ретт-Вэли.
Миссис Пейс не теряла самообладания.
— Известно ли вам, что американские женщины были против этой войны? А женщины — это больше половины населения страны, — резала миссис Пейс. — Люди, старающиеся переписать историю, болтают о «вербовочных зазывалах». Но они забыли, что у наших парней-шестидесятников были матери, сестры, невесты и они говорили, что война преступна. Несмотря на призывы сенаторов и вербовщиков, мужчины обычно не идут против женщин.
