Тихая, теплая ночь проводила его до самого порога. Тем более велико было его удивление, когда, войдя в номер, он увидел окно своей комнаты нараспашку открытым, а листки выведенной на бумагу рукописи разбросанными по всей комнате. Тут же, на полу, рядом с титульным листом романа лежало Лидино ручное зеркало. По его поверхности бежали перекрещивающиеся между собой тонкие лучики трещины.
Чувствуя, что ноги у него наливаются свинцом, Роман опустился в кресло и так просидел в нем до рассвета. Распахнувшимся в безветренную погоду окном и разбитым зеркалом не исчерпывались, однако, сюрпризы этой ночи, проведенной без Ариадны. Утром, перебирая рукопись, он обнаружил пропажу двух страниц — тех самых, где он живописал ночное бдение возле дома.
Осмотрев двор, он устроил допрос с пристрастием проснувшимся сыновьям. Но и Макс и Сергей с таким удивлением таращили на отца глаза, так убедительно доказывали свою непричастность к кавардаку, учиненному в его комнате, что Роману ничего не оставалось, как снять с них все обвинения…
Сознавая, что он напрасно обидел ребят, он и обедать отправился без них, чуть погодя. Но у входа в столовую столкнулся с отцом того самого балбеса, с которым Сергей плавал наперегонки…
— Здорово, спасатель!
Все трое — толстый папаша по имени Семен, его жена Клавдия и сам балбес — уже отобедали и теперь направлялись на пляж.
Неожиданно для самого себя Роман обрадовался встрече.
— Что, на работу собрались? — пошутил он. — А я вот один кукую. Жена с младшим в больнице.
Лицо толстяка расплылось добродушной улыбкой.
— Ну так приходи на пляж. Посидим, за жизнь поговорим. Наши оболтусы подружились, а мы что, хуже их?
— Лады. Встретимся на берегу.
Прямо из столовой он отправился на Волгу. Толстяк с такой же булочкой-женой уже возлежали на своем коврике, а их общие оболтусы тут же, у берега, резвились в водное поло.
— Привет, — сказал Роман.
— А, вот и ты, — толстяк обрадовался, сел. — А ты что не раздеваешься?
— Я ненадолго, — ответил Роман. — Занят очень, работаю.
— Над книгой? — спросил мужчина. — Тут уж все знают, ты писатель. Слушай, сейчас последние известия будут. Послушаем.
Парясь под дневным солнцем, Роман выслушал сводку военных действий из Чечни. Потом спросил, как бы невзначай:
— Ты, Семен, ночью случайно не выходил?
— Нет, а что?
— Да у меня бумага со стола пропала, у открытого окна лежала. Думаю, может, ветром сдуло? Нужная, честно говоря, бумага, — объяснил он, уловив удивление в глазах Семена.
— Ветра не было, — сказала Клава. — Я всю ночь на улице на крыльце просидела. В домике душно, вот я на улицу и вышла, у меня астма. Я любое движение воздуха печенкой чувствую.
— Значит, не было ветра? — Роман явно расстроился, и это обстоятельство не укрылось от глаз собеседников.
— Не было, не было, — подтвердила Клава. — Утром только от реки повеяло.
— Слушай, еще вопрос есть. У меня в романе эпизод есть с разбитым зеркалом. Может, вы знаете, если зеркало бьется, это к чему? К смерти? — спросил он у Семена.
— Клав, это по твоей части, — усмехнулся Семен. — Она все приметы, какие ни есть, назубок знает.
— К очень сильному несчастью, — важно сказала Клава. — Чаще всего, к смерти. Сем, ты помнишь, у Нины, перед тем как Ваське умереть, зеркало разбилось. Так что зеркало — это к покойнику.
— Ай, — махнул рукой Семен. — Бабьи разговоры. Э-э… А ты куда, Роман?
— Пойду работать, — Роман, скривившись, приподнялся и встал на ноги. — Пора.
— Погоди. Я тебя провожу немножко.
Они прошли с десяток шагов по берегу, и Семен, оглянувшись на жену, сказал:
— Слушай, Роман, ты давай не ври. Ты ведь не для книги спросил. Про зеркало-то…
— Не для книги, — честно признался Роман. — Со мной, понимаешь, в последнее время какая-то чертовщина творится.
— Зеркало небось расколол? — догадался Семен. — И сразу всякая чушь в голову полезла? Верно?
— Верно.
— А я это сразу понял, — авторитетно сказал Семен. — Как только ты к нам в столовой подошел, так я и понял. По лицу. Ты не сердись, чудное оно у тебя какое-то. Как будто с бодуна хорошего, а проспаться никак не можешь. Ты вот что, приходи вечером на берег. Посидим, примем по маленькой. Я еще в городе от Клавдии бутылку заначил. Поддадим слегка, все твои кошмары и рассеются.
— Не знаю, — пожал плечами Роман, — хорошо бы, конечно. Но у меня, сам знаешь, двое по лавкам.
А сам про себя подумал: если Ариадна и сегодня не придет, обязательно приду и нажрусь как свинья. Пусть тогда приплывает.
После обеда он спал, до ужина и после работал. Писалось на редкость легко и свободно. Если перевести на машинописные страницы, выходило что-то около сотни. И это за три-то дня! Иногда компьютер не поспевал за мыслью и словом — пальцы работали медленнее, чем воображение.
Но вечером он все равно поперся на дебаркадер. Рыбаки, глядя на согнутую фигуру у причала, крутили пальцем у виска. «Писатели, они все с причудами».
В двенадцать увидел, что из своего домика показался Семен, вышел на берег.
— Ждешь? — спросил тот. — Извини, Клавка все не засыпала.
Он показал торчащее из кармана горлышко бутылки.
— Пойдем куда-нибудь подальше.
Спустились на пляж, прошли дальше, в темноту. Толстяк вытащил из одного кармана «Столичную», из другого — два походных пластмассовых стакана. Роман, торопясь снять напряжение, осушил свой стакан до дна и даже не поморщился.
— Ну ты горазд пить, — удивился Семен. — А я думал, мы потихоньку будем. На, закуси яблочком.
Водка обожгла желудок, теплом разошлась по жилам. Но тревога не проходила, и он снова потянулся к бутылке, налил Семену и себе, выпил, даже не взглянув на «закусь».
— Да, слышал я, что писатели пьют много, но чтобы так! — засмеялся Семен. — Что ж, читатели тоже не отстанут.
Через пятнадцать минут бутылка была опорожнена и охмелевший Семен, держа Романа за пуговицу на рубашке, рассуждал о путях выхода из чеченского кризиса. Роман же тоскливо смотрел на собутыльника, с ужасом чувствуя, что трезвеет с каждой минутой. Наконец Семен смекнул, что собеседник не «врубается», и не без труда выколопнул из тесного заднего кармана на брюках денежную купюру.
— Пойди возьми еще бутылку. В ресторане дерут втридорога, ну да черт с ними. Однова живем.
— Это уж точно, — согласился Роман.
— Только ты сходи сам. А то вдруг моя астмичка проснется. Я лучше здесь подожду.
Роман завистливо вздохнул — простодушный Семен больше всего на свете боялся гнева своей жены. Взяв деньги, он послушно побрел к ресторану…
