вы взрослые думаете иногда, что все правильно делаете, а на самом деле у вас не получается правильно. Кстати, дедушка этот всем сказал, что Вера его внучка, и что сейчас так одеваться модно. Так что, папа, мы сегодня самые тут крутые. Ой, третий звонок, побежали скорее.
– Вы снова показали свой непрофессионализм, – шиплю я, волоча под руку деморализованную няньку.
– Спасибо, Макар, перед дедом меня никто еще не защищал. Все боялись, – лепечет Вера, и мое сердце пропускает удар.
– Спектакль начинается. Если я пропущу появление ежика, то никогда себе этого не прощу, – как дурак несу я полную околесицу, не зная как реагировать на Верину благодарность.
Вера
– Пуф-пуф. Я ежик, в кармане ножик. Вера, вы не считаете, что этот колючий придурок шел к маленькому зайке не совсем в гости? – шепчет Ярцев, боясь разбудить заснувшую на его руках Маришку. – Точнее, совсем не в гости. Иначе зачем бы ежик прихватил финку?
– Ну, вам лучше знать, судя по всему. Мне странно, что вас только это удивило в постановке, – хмыкаю я, вспомнив поросенка – друга зайки, больше похожего на пушисто-розового посланника ада, изгнанного из преисподней на землю за грехи, верховным демоном. Морда у артиста, играющего свина была опухшей как подушка, а запах перегара исходящий от сказочной зверушки долетал до партера душным облаком.
– Ну да, свин был довольно-таки маргинальный. Но Маришке понравился.
Макар шагает твердо по дорожке к входной двери. А мне отчего-то становится неуютно, как всегда, бывает, когда ты чувствуешь на себе чужой следящий взгляд. Я даже верчу головой, в надежде найти источник моего предчувствия, но тщетно. Наверное просто показалось. Наверное, но сердце не на месте, колотится в грудную клетку, мешая дышать, и слышать что-либо другое, кроме гулкого стука отдающегося в ушах.
– Вера, вы что там, дольчиками к гравию примерзли? – насмешливый голос Макара, доносится словно сквозь вату, но разгоняет неприятный морок. – Помогите мне дверь открыть.
Срываюсь с места, гоня от себя страхи. Никого тут не может быть. Кругом камеры, территория охраняется, да и забор высокий, увенчанный острыми пиками, достаточно серьезная преграда для любого лиходея. Я просто устала, стресс сказывается, постоянное напряжение, вот и выдумываю себе страхов.
– Ключи в кармане, достаньте, – приказывает мой чертов начальник. – Да не в пальто, Вера. В кармане брюк. И не телитесь, что вы как парализованная? Пошарьте там.
– Давайте я лучше малышку подержу, – бормочу я, проклиная красноту, позорно приливающую к физиономии. – А вы пошарите.
Черт, черт, черт, что я несу? Господи, Валька была права, у меня наверное уже давно восстановилась невинность и скоро вырастет над головой позорно светящийся нимб. Ну что я как институтка?
– Уж и не помню, когда шарил в последний раз, – тихо смеется проклятый мерзавец. И мне хочется его придушить. Останавливает только Маришка, тихо сопящая в руках этого идиота. – Лет в пятнадцать наверное.
– Тут нет никакого ключа, – зло бухчу, чувствуя противную испарину под дурацкой лягушачьей шапкой.
– Упс, я совсем забыл. У меня же нет ключа, – невинно хлопает зенками маньяк, к которому меня дед сослал. – Вера, дверь не заперта. И прекратите строить такие гримасы. У поросенка из постановки не выходило так страшно. Вы его переплюнули, хотя я думал, что никто не сможет.
Дом встречает нас темнотой и запахом. Чужим ароматом, который тут же улавливает мой нос. Ярцев или не ощущает угрозы, или делает вид, что все хорошо. Но мой недавний страх возвращается, за ручку с паранойей.
Макар доносит Маришку до детской и бережно кладет ее на кровать прямо поверх покрывала. Я машинально снимаю с ножек малышки сапожки, расстегиваю курточку, больше не обращая внимания на хозяина дома, который склонился к своей дочери, чтобы поцеловать в лобик. Она вдруг открывает заспанные глазенки.
– Пап, а ты видел маму? – вдруг спрашивает девочка. По лицу Ярцева пробегает тень, и прочесть его эмоций я не могу. Это какая-то брезгливость, смешанная с отвращением и его привычной злостью. – Там мама была возле театра.
– Тебе приснилось, – он говорит спокойно, но абсолютно бесцветно. Вымарывает все интонации, непонятно зачем. – Твоя мать далеко. Ты ведь знаешь.
– Нет, я ее видела. И она мне рукой помахала. А с ней рядом стоял дядя Игорь, – упрямо супит личико Маришка. И я в очередной раз удивляюсь, насколько при внешней непохожести эти двое одинаковы. – Я в окошко смотрела, когда мы отъезжали от театра.
– Вера, уложите малышку. Она устала, – выдыхает Ярцев. Его взгляд остекленевший и ледяной. Таким я хозяина жизни еще не видела. Зверь озадачен и растерян. И непонимание ситуации его бесит до одури.
– Да, Макар Семенович.
– Папа, а дядя Игорь дружит с мамой, да? Мама его поцеловала, я видела. А еще… – Маришка сидит на своей кровати и будто не видит, что ее отец готов взорваться, как криптонитовый метеорит. И разнести вокруг все, на многие километры вокруг.
– Что еще? – настроение этого мужчины меняется как майский южный день, – стремительно и абсолютно непредсказуемо. Сейчас Ярцев спокоен, и даже снова улыбается. – Ты ошиблась, тыковка. Ложись спать, а завтра поговорим.
Он порывисто целует Маришку и уходит. И мне очень жаль малышку, которая смотрит на меня глазенками, полными непонимания и разочарования. И я вижу – она не верит своему отцу, а такого не должно быть.
– Знаешь, сегодня сказку мы читать не будем. – шепчу я, расчесывая непослушные кудряшки. – Ты засыпаешь на ходу. Но завтра…
– Я их видела, ты мне веришь? – шепчет девочка. И я вижу в ее глазках слезы, и так хочу укрыть ее от всех-всех бед. Но еще я понимаю, что Ярцев не просто так вычеркнул женщину, которую Маришка любит до безумия, из жизни своей и своей дочери. Этому определенно есть причины. И успокоить малышку не знаю чем, опасаясь сделать хуже. – Знаешь, мама ведь никогда меня не любила. А сегодня, мне показалось…
– Я посижу с тобой, солнышко, пока ты не заснешь, и не увидишь самые волшебные на свете сны, – шепчу успокаивающе, прижимая к себе маленькое хрупкое тельце. Качаю малышку как младенца, и ее это успокаивает.
Маришка засыпает только спустя час. Ее тревожен и неспокоен. Слишком большое количество эмоций
