— Достаточно! — прерываю ее вскинутой ладонью, — Я поняла цель твоего визита. Жаль расстраивать, но у меня все хорошо. Корона в порядке, дела тоже. Досадный инцидент остался в прошлом.
— Досадный инцидент? Это ты так себя успокаиваешь? — хмыкает Любаша, — я бы назвала это поучительным случаем.
— Извини, но на роль мудрого учителя ты не тянешь. Это было банально, предсказуемо и мерзко.
— А мне понравилось, — она блаженно прикрывает глаза, — сладкий вкус мести и разврата. Он был таким неистовым, жадным, — наклоняется ближе и доверительным шепотом сообщает мне, — всю ночь терзал. Я утром еле встала. Аж болело…сама понимаешь где.
Мне очень хочется послать ее в эту самую «сама знаешь где», но тогда она поймет, как мне хреново и больно, а я не готова делиться этой болью с посторонними. Она только моя и мне с ней мучится.
— Мне тебя пожалеть? Подарить тюбик охлаждающего крема? — усмехаюсь я, — чего ты от меня ждешь, Люб?
Моя усмешка ее нервирует. Ей хочется вывести меня на эмоции, зацепить. Это желание так ясно читается в ее обезьяньих ужимках, что даже противно. Зачем? Ну раздвинула ты ноги перед чужим парнем, показала, что ты вся из себя такая роковая и доступная, что по-пьяному щелчку пальцев готова выпрыгнуть из трусов. Ну и что дальше? Как была ненужной, так ненужной и осталась…
И тут до меня доходит, почему Тимофеева сидит передо мной и размахивает своим подлым поступком, как знаменем. Это от бессилия, от осознания того, что она просто заменитель, попалась под руку и все. Игрушка. Место для слива. Она сама знает это.
— Прости люб, но у меня нет на тебя времени, — поднимаюсь из-за стола, — тот случай действительно многому меня научил и остался в прошлом. Если ты ждала истерики и того, что я клочьями начну рвать на себе волосы, то увы. В жизни случается всякое, и это не повод вечно убиваться. Если где-то убыло, значит где-то прибудет. Вот и все.
Молодец я. Хорошие слова. Главное повторять их самой себе и почаще. Жизнь продолжается, и не стоит постоянно оглядываться назад и копаться в том, что причинило боль.
Я накидываю на плечи куртку, а в этот момент экран телефона загорается входящим сообщением. Пронырливый Любин взгляд тут же падает на дисплей. А там…там, конечно, сын. Крохотный, сморщенный, спящий с улыбкой на губах.
У стервы дергается щека.
— Ребенок? — выдыхает, — у тебя есть ребенок?
Смысла скрывать нет. Все равно все все узнают. И то, что Люба до сих пор не в курсе — это просто случайность.
— Да. У меня сын, — смотрю на нее, ожидая вторую часть вопроса.
— Он от…
— Да. От Краева. И да, он знает. Есть еще вопросы?
Тимофеева ловит воздух ртом:
— Как? Когда?
— Неважно, Люб. Если интересуют подробности, сходи к Краеву, может от тебе расскажет, — жму плечами, — а ко мне не приближайся больше. Никогда.
Я ухожу, чувствуя ошалелый взгляд между лопаток. Уже на крыльце перевожу дыхание, с трудом проталкивая кислород в легкие. Кто бы знал, каких усилий мне стоило это спокойствие, еще бы немного и сорвалась.
Все нагулялась. Хочу домой.
Глава 21
Как бы я не хвалила себя за выдержку и самообладание, Любе удалось меня пробить, размять то спокойствие, в которое я так отчаянно пыталась вернуться все это время. К своему огромному стыду и огорчению, мне не хватило сил выдержать это испытание достойно и с высоко поднятой головой, королевской поступью уйти.
Я начала себя накручивать. Думать, вспоминать, делать предположения, спорить в голове то с сукой Тимофеевой, то с Краевым. И с каждой минутой в груди становилось все больнее и больнее, а глаза застилали слезы.
— Ненавижу, — шипела всю дорогу до дома. — просто ненавижу!
Кого именно я ненавидела в этот момент — непонятно. То ли татуированную дрянь, которая влезла в наши в наши отношения, то ли Краева за то, что все испортил, то ли саму себя, за то, что не могу отпустить и продолжаю терзать саму себя.
И, как назло, все было против меня. Испортилась погода — небо заволокло темными низкими тучами и, несмотря на март месяц, повалили густые тяжелые хлопья мокрого снега. Нерасчищенные дороги моментально расквасились, превратившись в кашу, с голых деревьев капало, норовя попасть за шиворот. Перчатки я забыла в кафе и, конечно же, не стала за ними возвращаться, поэтому теперь околевшими пальцами сжимала ремешок сумочки и материлась, попутно проклиная свое идиотское желание урвать глоток свободной жизни. Хлебнула, блин, до блевоты. Лучше бы домой пошла сразу! Тогда бы удалось избежать встречи с Любашей, и нервные клетки не начали бы снова дохнуть пачками.
Очень хотелось домой. Спрятаться от целого мира, прижать к себе сына, поцеловать его в румяную щечку и поблагодарить небеса, за то, что он у меня есть. Но и здесь Вселенная решила мне подгадить. Ей почему-то показалось, что Тимофеевой было мало, поэтому она подкинула мне Краева.
Стоило только переступить через порог, как я увидела его раздражающе белые кроссовки и ощутила просто дичайшее желание повернуть обратно.
Зачем он здесь? Я его сегодня не ждала!
Пульс моментально разогнался до сотки, в висках застучало, и все то раздражение, которое я успела накопить за время пути, рвануло наружу. Кое-как напомнила себе, что в голове я спорила не с Мишей, а с самой собой, но все в пустую. Услышала его голос — и волосы дыбом на затылке.
Вроде головой понимаю, что конкретно в этот момент он ни в чем не виноват, просто пришел пообщаться с сыном, помочь, но мой внутренний демон жаждал крови.
Я разулась, разделась, сходила в ванную, чтобы помыть руки и только после этого вышла к остальным. Остановившись на пороге, тяжело привалилась к косяку, наблюдая, уговаривая собственное сердце биться чуточку тише. Бесполезно.
Первой меня заметила мама:
— А вот и Злата пришла… — радостно начала она, но увидев мою физиономию, улыбаться перестала, — что случилось?
Краев, который в этот момент держал на руках нашего сына, тоже обернулся, и напоровшись на мой взгляд, удивленно вскинул брови.
— Все прекрасно, — оттолкнувшись плечом от косяка, я подошла к нему и бесцеремонно забрала ребенка, — мне нужно его покормить.
Две пары глаз уставились в полнейшем недоумении, не понимая, какая муха меня укусила.
— Я могу это сделать одна? — произнесла, не глядя ни на кого из них, — без посторонних.
— Злата…
В голосе мамы звучала такая растерянность, что на миг мне стало стыдно. Но только на миг. Я была слишком зла, и на нее в том числе, из-за того, что она так прекрасно общается с этим предателем.
— Пожалуйста, — с нажимом.
Они переглянулись и молча вышли за дверь, а я тяжело опустилась на диван, чувствуя, как подкатывают едкие слезы.
— Не буду я реветь! Не дождешься! Больше никогда! Недостоин!
Даже умиротворяющее чмоканье Артема не смогло погасить пожар внутри. Мне было больно, плохо, страшно. И чтобы утешить свою собственную боль, отчаянно хотелось причинить ее кому-то другому.
— Ненавижу! — снова прошипела, приложившись затылком о спинку дивана.
От резкого движения сын потерял вожделенную титьку и тут же возмущенно заголосил:
— Прости, родной, — прижала его к себе, возвращая все на место, — мамка у тебя сегодня не в форме.
— Злат, у вас точно все в порядке? — раздался голос матери.
К нам она не зашла, спрашивала из коридора, прекрасно зная, что если ее добрую, нежную умницу-красавицу дочь накрыло, то лучше не провоцировать.
— Все супер, — процедила я сквозь зубы, а потом еще тише добавила, — все просто зашибись.
От мысли, что Краев здесь, за стеной, мне становилось тяжело дышать.
Как он посмел явиться сюда? Как он вообще смеет смотреть мне в глаза?
Я пытаюсь притормозить, обуздать свой гнев, выдавить из сердца проклятую ревность, но становится только хуже. Перед глазами так и маячит размалеванная морда Тимофеевой. Ее ужимки, томно хлопающие ресницы и выпяченные яркие губы.
