лицу.
Я отшатываюсь.
— Но строптивая. Хорошие деньги получим. Не девственница?
До меня начинает доходить — Хромов собирается меня продать. Как скот. Я задыхаюсь от бессильной ярости. И ищу пути к спасению. Мужчин слишком много. Они вооружены. У меня связаны руки. И при активном сопротивлении могу сильно пострадать. Нужно выждать удобный момент.
— Нет.
— Жаль, было бы дороже.
Они обсуждают это все обыденным тоном. А я не верю самой себе. Не может это всё происходить на самом деле. Неужели Платон опустился до такого? И все же это именно он крепко держит меня.
Меня трясет изнутри от ненависти и страха. Ситуация аховая. Платон стоит возле чернобородого, но смотрит на меня. Я не отвожу взгляд. Вот так — глаза в глаза. И пусть вокруг люди, но мы словно вдвоем. В его глазах — вызов и превосходство. Как он додумался до такого?
Продолжает смотреть, как будто чего-то ждет. Чтобы я попросила пощады? Неужели не понимает, что не дождется?
Чернобородый что-то тихо говорит ему. Ответ Платона я слышу.
— Забирайте! И засуньте ее в какой-нибудь бордель подальше от России. Чтобы родственнички не нашли.
Как в любой кризисной ситуации глушу эмоции. Сейчас не до них. Платон подталкивает меня к чернобородому, тот хватает меня и притягивает к себе. Щерится острыми, белыми зубами. И лапает за задницу. Не смотрю ему в глаза. Но и не вырываюсь, хотя его прикосновения омерзительны.
На Платона тоже не смотрю. Не хочу его видеть. И просить больше ни о чем не буду. Сама выберусь. Вот только… Одного сильного удара по животу будет достаточно, чтобы мой ребенок не выжил.
Значит, не судьба.
Слышу, как Платон уходит. Буквально кожей чувствую, как он удаляется. Ну и черт с ним.
Надо добиться, чтобы мне освободили руки. Потом добраться до пистолета. И перестрелять их.
Или умереть самой.
Задыхаюсь от противного мужского запаха немытого тела, но, старательно подавляя приступ тошноты, выдыхаю в смуглую шею:
— Развяжешь? А то веревки кожу натерли. Больно.
Теперь вот поднимаю на него глаза. Я знаю, что он видит. Доверчивый, испуганный взгляд. Разве может быть опасна такая, как я?
Он смотрит испытующе.
— А ты будешь послушной? Ахмед может быть щедрым. И добрым.
О да! Таких смирных, как я, ты не встречал. Только развяжи. Самый эффективный удар сейчас — это пальцами в глаза.
Я не успеваю ответить. Меня выдергивают из рук Ахмеда. Над ухом раздается:
— Я передумал. Деньги оставь себе.
Я не успеваю понять, что происходит, потому что Платон уже снова запихивает меня в свой автомобиль.
— Э-э-э. Так дела не делаются, дарагой! — восклицает Ахмед и, выхватив оружие, целится в Платона. Тот прыгает за руль и срывается с места. Джипы — за нами. Я отчетливо слышу звуки выстрелов.
И понимаю, что не время для выяснения отношений, но не могу промолчать.
— Надеюсь, ты доволен? Нас сейчас убьют из-за тебя! Ты ведь не думаешь, что у них травматы?
Он не отвлекается от дороги и никак не реагирует на мой выпад.
Его машина лучше. Да и водит он… Не даром стриттрейсер. Джипы отстают, а потом вовсе теряются.
Меня тошнит. Перед глазами темнеет. Пища подкатывает к горлу.
— Останови машину! — требую я.
Не знаю, почему, но он останавливается. Я вываливаюсь прямо на обочину, на колени на грязный снег и меня рвет. Долго, до конвульсий а желудке.
А вот теперь весь кошмар произошедшего наваливается на меня. Тело охватывает слабость.
Но самое поразительное, что я слышу сочувствующий голос Платона:
— Лен, что с тобой?
Я редко ругаюсь матом, но сейчас у меня нет других слов:
— Пиздец просто! И ты еще спрашиваешь?
Я сижу на коленях на снегу, передо мной лужа из содержимого моего желудка, которое воняет вовсе не розами, нас едва не застрелили, а он спрашивает, что со мной.
Но так и быть — отвечу.
— Я беременна, — и если у него есть какие-то сомнения по этому поводу, уничтожаю их на корню, — От тебя. Потому что больше ни с кем не спала!
Мне многое, что хочется ему сказать, но вместо этого начинаю рыдать в голос. С завываниями. Я так никогда не плакала. Это истерика.
Платон некоторое время стоит как истукан. Потом отмирает.
Он поднимает меня со снега, пару раз слегка встряхивает, но я продолжаю плакать. Он наконец-то развязывает мне руки, вытирает щеки от слез своими ладонями, что- то говорит. Но это не помогает. Потом сажает на пассажирское сиденье, сует бутылку с водой. Я пробую отхлебнуть, давлюсь, начинаю кашлять. А затем икать. Затихаю нескоро. Глаза слипаются. И меня вырубает. Я даже не знаю, что он сделает со мной дальше. Но, горестно вздохнув во сне, продолжаю спать.
Глава 13
Платон
Лена спит на пассажирском сиденье. А я словно очнулся. Протрезвел, что ли? И сейчас до меня начинают доходить масштабы катастрофы, которую я сам сотворил.
Что теперь делать? Надо ее домой отвезти. Может, ее уже ищут. Тогда дадут ли мне с ней поговорить? Вряд ли… И захочет ли она сама?
Поэтому везу ее в дом. Там на первом этаже закончили ремонт. Аккуратно достаю из автомобиля, стараясь не разбудить. Она что-то недовольно бормочет во сне. Но не просыпается. Куда ее нести? К себе в комнату? Там пустые бутылки, грязное белье, кавардак. Несу в гостевую спальню. Сначала кладу на диван. Одежда в грязи и сырая. Мне удается снять ее, не разбудив Лену. Ладонь замирает у нее на животе. Ребенок… Наш с ней малыш… Сын. Или дочка.
Хотя чего я ожидал? Мне прекрасно известно, откуда берутся дети.
В памяти всплывают брошенные ею мне в лицо слова: " Я беременна. От тебя. Потому что больше ни с кем не спала!" У меня от ее истерики всё встало в голове на свои места. Не стала бы она меня обманывать. Прямо бы сказала, что я не нужен. И отчитываться передо мной, сколько ей хочется мужиков, тоже бы не стала.
Понял я все чересчур поздно. Не надо было пить. Тогда бы тормоза не сорвало. Еще этот Орлов. Что ему-то надо? Зачем было мне пересылать фото Лены и Миграна? После этого я вообще соображать перестал. Созвонился с Ахмедом, подкараулил ее у дома, сунул под нос платом с хлороформом и запихал в машину. Меня душила такая злоба, что я даже не слышал, что говорила Лена, когда пришла в себя.
Там в промзоне, оставив ее в виде живого товара, я
