у Амалии Станиславовны уточним, – подталкивает меня вперед Кощеев.
– Мы идем согласно графику, – растягиваю губы в улыбке. – Если никто не будет срывать план работы извне, справимся.
А что? Почему я должна умалчивать о наезде, который стоил мне нескольких недель проволочек? Президент смотрит так, что хрен поймешь, какие мысли в его голове бродят. И улыбается.
– Вот по душе мне такие ответы, – кивает он.
– Амалия Станиславовна – выдающийся двигателист. И отличный управленец… – вставляет свои пять копеек академик. Тот на своем веку повидал столько первых лиц государств, что не испытывает перед ними никакого трепета.
– Ну, результат мы видим, – улыбается Николай Степанович. – Так что мешать вам никому не позволим. Правда? – оборачивается к окружающим его плотным кольцом сотрудникам ведомственной охраны. Ч-черт. Наверное, это означает, что я вне опасности? Кажется, именно это он сейчас и сказал. Будто ища подтверждения своим догадкам, оглядываюсь. Но здесь не так-то много наших, а остальные вообще, думаю, не в курсе, в каком мы побывали замесе. Останавливаюсь на стоящем чуть в стороне Димке. Он мне ободряюще кивает.
– Спасибо за высокую оценку нашей работы, – лепечу я, да только кто меня слушает. Время первого лица сильно ограничено, и он сразу же переключается на других. Жаль. Я бы хотела отметить всех ключевых специалистов. Рассказать о том, какой важный вклад каждый из них внес в общее дело. Чтобы страна знала своих героев. Ну ладно, хотя бы просто увидела их… И о папиных заслугах упомянуть непременно. Потому как без наследия, которое он оставил, ничего бы у меня не вышло. Не успела! Основная масса журналистов переключилась вновь на президента с Кощеевым. А вопросы тех, кто остался возле меня, ничего кроме раздражения не вызывали. Все они сводились примерно к одному – как такой красивой молодой женщине удалось реализоваться в настолько непростом исконно мужском деле.
– Не обращай на них внимания, – замечает Димка, когда от меня, наконец, отстают. – Им не понять, почему люди, имеющий твой бекграунд хотят и могут чего-то добиться сами.
– Ну спасибо, – кривлю губы в улыбке. – Как думаешь, когда нас отсюда выпустят? Я капец как проголодалась.
А все потому, что появления президента нам пришлось ждать несколько часов! И никто нас не выпускал из зала.
– Понятия не имею. Но когда выпустят, готов тебя покормить.
Усмехнувшись, кошусь на часы.
– Спасибо. Боюсь, ничего не выйдет.
– Какие-то планы?
Мы неспешно идем через огромный зал. От одного стенда к другому.
– Ага. Важная встреча.
И потому мне все более нервно. Последние дни я не только плотно работала, но и занималась вопросом продолжения рода. Все что угодно, лишь бы не думать о предательстве Мусы. И этом его «люблю», которое иной раз сводило на ноль всю решимость держаться от него подальше.
– М-м-м. И с кем?
– С врачом.
– Это как-то связано с теми анкетами, что я видел?
– Ага. Кажется, я определилась с донором и сурмамой.
Не знаю почему, но с Димкой мне легко об этом говорить. С ним я вообще не чувствую своей неполноценности. Вероятно, все дело в том, что я не воспринимаю его как своего потенциального мужчину, на которого бы я хотела произвести впечатление. И который, если бы что-то пошло не так, мог меня ранить своей реакцией.
Немного душновато. Отхожу к столу, на котором стоят бутылочки с водой и стаканы. Скручиваю крышку с одной и с жадностью присасываюсь.
– Как? Уже? Погоди, я как раз хотел тебе предложить свои услуги.
– В каком плане? – теряюсь я.
– В плане донорства. Что скажешь насчет моей кандидатуры? – поигрывает бровями.
– Димка, ты спятил?
– Почему это? Мне тридцать. Я уже созрел. Хочу стать батей. Без шуток.
– Ну, так найди себе хорошую здоровую девочку и дерзай.
Родниковая вода горчит на языке. Я морщусь. Отставляю от себя початую бутылку. И злюсь, так злюсь на Димку за то, что он все, к чертям, испортил.
– Я не хочу здоровую девочку. Я хочу тебя.
– Господи, ты еще не выбросил из головы эти мысли?
– Почему я должен их выбросить?
– Я сто раз тебе объясняла.
– Объясни еще, а то я не догоняю. Я свободен. Ты теперь вроде бы тоже. Кроме прочего, мы отлично ладим. Чем я хуже какого-то донора?
Я не знаю, что на это ответить! Димкины слова вообще никак не хотят укладываться в моей голове.
– Тем, что донор не будет претендовать на ребенка, и он будет только моим.
– Это очень эгоистично. Ребенку нужен отец, Амалия.
– Димка! Ты чего? – лепечу я беспомощно, а тот, будто меня не слыша, упрямо продолжает:
– Нормальная семья. Мама, папа. Любящие дедушки и бабушки. Здоровый эмоциональный фон. Ты лучше меня должна понимать, как это важно. Я читал, что девочки, которых бросил отец, вырастают очень закомплексованными.
– Но ее ведь никто не бросит, – теряюсь я, никак не в силах поверить, что этот разговор происходит здесь и сейчас. На аэродроме. Среди сотен незнакомых людей. И опять же, почему девочка? Я не помню, чтобы мы успели обсудить пол.
– Ага. Потому как она будет изначально отцу не нужна. Зашибись.
– Стоп! Все. Прекрати. Я не хочу это обсуждать.
– Не обсуждай. Просто обдумай мое предложение, – подытоживает Дима, будто мы с ним, блин, обговаривает какие-то моменты, касающиеся работы.
– Над чем тут думать, боже! Ты молодой парень, трахни любую, она с первой попытки забеременеет. А со мной…
– Ну что с тобой? В чем сложность? Кончить в баночку? Да ты просто сядь напротив, и я в пять накончаю…
– Ты больной?! – задыхаюсь я собственным вскриком. Но фишка в том, что злиться на него не получается! Потому что как? Когда он такой? В пять, блин, накончает. Это означает, что он настолько ко мне неравнодушен? Приятно, черт подери. Гатоев бы… Так! Стоп. В эту сторону вообще лучше не думать. Если слова Димки – лекарство, то воспоминания о Мусе – чистый яд. Порой так накрывает, что хоть в окно шагай. Каждое утро начинается с того, что я себя по частям собираю. Ведь во снах… Нет, сны тоже лучше не трогать. В них я с ним. И потому, да, каждое утро я переживаю наше расставание. Снова и
