Итак, я все больше убеждалась в том, что у исследователей потребительского рынка мозги набекрень. Они исследовали спрос, но не предложение. Я не верила, что даже наша неустрашимая армия студентов и мой скрупулезный персонал смогут набрать материала на один - единственный томик, защищающий от страшнейших ошибок, за которые придется заплатить так дорого, что даже континент, полный дешевых услуг, покажется слишком дорогим. В этом случае я чувствовала себя матерью по отношению к таким клиентам, как Шивон, и вовсе не хотела, чтобы верящая- в-добро-в-каждом-из-нас Шивон в конце концов оказалась в душных и опасных трущобах Найроби. Африканский вариант «На одном крыле» скончался, не успев родиться.
Однако больше всего я разочаровалась в самой себе. Отказ от идеи африканского НОК, может, и освободил меня для беззаботных странствий по континенту, но для оправдания этой поездки я нуждалась в исследованиях. Я осталась не удел. Африка — паршивое место, удобное лишь для непрерывного изумления по поводу того, что же ты там делаешь, и ее беспечные, зловонные города обостряют сей вопрос.
Я никак не могла выбросить из головы тебя и Кевина. Моя неистовая тоска по тебе болезненно напоминала о том, что я тоскую о тебе с момента рождения Кевина. Вдали от тебя я чувствовала себя не освобожденной, а нерадивой: я боялась, что если ты не разрешил проблему няни, то вынужден таскаться с Кевином по всему Нью-Джерси, ведь работу ты бросить не мог. Я плелась по изрытым улицам Лагоса словно с пятифунтовыми Гирями на ногах. Ощущение тяжести не отпускало меня: я кое- что начала там, в
Нью-Йорке, и сбежала, не закончив; более того, начатое мною пошло вкривь и вкось. Это вынужденное Признание было единственным плюсом моей изоляции. В конце концов, единственное, от чего в Африке не спрячешься, — это дети.
В конце трехмесячного путешествия — ты ведь помнишь, что я его сократила, — я приняла решение. Я отправилась в это путешествие не столько ради исследований, сколько чтобы настоять на своем, доказать, что моя жизнь не изменилась, что я еще молода, еще любознательна, еще свободна. Однако я лишь доказала, что моя жизнь изменилась, что в сорок один год я далеко не молода, что я утолила жадный интерес к другим странам и что существует некая свобода, которую я уже не могу себе позволить, не утопив один крохотный островок постоянства, непреходящей важности и стойкого желания, аннексированного в бескрайнем, капризном море интернационального безразличия.
В зале аэропорта в Хараре кресел не было, и я сидела на скрипящем от песка полу. Вылет задерживался на восемь часов. Весь «Боинг-737» оккупировала жена какого-то министра, пожелавшая пройтись по магазинам Парижа. Мне казалось, что я каким-то непостижимым образом потеряла прежнюю, безмятежную уверенность в том, что неудобство (если только это не Полная катастрофа) — трамплин для почти любого настоящего заграничного приключения. Меня больше не убеждало старое изречение, помещаемое в каждый НОК: «Худшее, что может случиться в любом путешествии, — это то, что оно пройдет гладко». Наоборот, как любой средний западный турист, я мечтала о кондиционировании воздуха и злилась из-за того, что единственным доступным напитком была нелюбимая мною апельсиновая «фанта». К тому же в баре сломались холодильники, и напитки практически закипали.
Невыносимая задержка позволила мне подумать и понять, Что пока я даже не приблизилась к материнству. Почему-то я решила, что должна пересмотреть то трудное решение 1982 года и окунуться в материнство с головой. Я должна была снова забеременеть Кевином. Как и рождение нашего сына, так и его воспитание могло бы стать мысленным путешествием, но только если я перестану сопротивляться. Позже я (почти безрезультатно) пыталась внушить Кевину, что объект нашего внимания редко скучен или неотразим от природы. Ничто не интересно, если ты не заинтересован. Стоя перед Кевином со сложенными на груди руками, я тщетно ждала от него оснований для своего рвения. Слишком многого я требовала от маленького мальчика, к которому не чувствовала любви. Давно пора пойти Кевину навстречу.
Когда я подлетала к аэропорту Кеннеди, меня переполняли решимость и оптимизм. Однако, оглядываясь назад, я должна отметить, что самые пылкие чувства к нашему сыну я испытывала, когда его не было рядом.
Счастливого Рождества,
Ева
Дорогой Франклин,
Заранее аккуратно выяснив мое мнение, мать сегодня вечером устроила скромный девичник и, кажется, пожалела об этом. Вчера в Уэйкфилде, Массачусетс, очень толстый и несчастливый инженер по программному обеспечению Майкл Макдермотт, о пристрастии которого к научной фантастике, как и о склонности нашего сына к тесной и короткой одежде, теперь знает вся страна, явился в компанию Edgewater Technology с дробовиком, полуавтоматической винтовкой и пистолетом и убил семерых своих коллег. Как я понимаю, мистер Макдермотт был расстроен — теперь я знаю все подробности его финансовых обстоятельств, вплоть до угрозы изъятия его шестилетнего автомобиля, — предупреждением своей фирмы о вычете из зарплаты недоплаченных им налогов.
Я не могла не подумать о твоих родителях, ведь они живут недалеко от Уэйкфилда. Вспомнила, что твой отец предпочитает все первоклассное, и наверняка оба твоих родителя считают враждебным мир физического несовершенства, не уважающий материалы.
Старушки, явившиеся в гости, давно отчаялись вытащить Соню Качадурян на вечеринки, выучив наизусть затейливые извинения вроде тех, что так хорошо знала я — почему, например, она не могла посетить премьеру моего школьного спектакля. Они много раз пробовали приготовленный матерью пахмаджун и не собирались беседовать об угощении. О нет. Несколько робея перед почетной гостьей, они жаждали поговорить о Майкле Макдермотте. Одна вдова печально заметила, что вполне может представить себе чувство отверженности молодого человека с прозвищем Навозник. Моя сварливая тетушка Эйлин пробормотала, что ее собственная непрерывная тяжба со службой внутренних доходов — семнадцать оспариваемых долларов, не выплаченных в 1991 году, с учетом процентов и задержек, с годами распухли до тысячи трехсот долларов — может вынудить и ее взяться за оружие. И все дамы тонко намекали на мое квалифицированное понимание извращенного разума.
В конце концов я была вынуждена решительно напомнить им, что никогда не встречалась с тем одиноким толстяком. И как-то сразу до всех дошло, что в этой стране и в эти дни никто не специализируется на добром старом убийстве, как и адвокаты не практикуют добрый старый Закон; во времена убийств на рабочих местах и в школах появилось совершенно новое поле деятельности. Дамы растерялись, словно звонили в отдел связи с клиентами, а попали в отдел распродаж. Поскольку еще слишком опасно упоминать «Флориду», не будучи уверенным, все ли присутствующие разделяют твое мнение, кто-то чопорно похвалил лахмаджун.
