Прежде ты обязательно подумал бы, что я пятнадцать часов пересадками летела из Найроби, могла устать и от полета, и от дурной еды, и вряд ли выдержу шумную атмосферу ярко освещенного ресторана с единственной компенсацией — чизкейком. Я-то надеялась, что ты найдешь приходящую няню и встретишь меня один, отвезешь в тихий ресторан, где за бокалом вина я застенчиво изложу тебе новую главу своего романа о материнстве. Другими словами, я хотела избавиться от Кевина, чтобы успешнее рассказать тебе о том, насколько больше времени я теперь собираюсь с ним проводить.
— Отлично, — еле слышно сказала я. — Кевин, или ешь свои Палочки, или я их заберу. Не кроши по всей машине.
— Ева, дети всегда пачкают! — весело воскликнул ты. — Расслабься!
Кевин скривил в улыбке оранжевые губы и швырнул в меня липкой палочкой.
В ресторане Кевин презрительно отмахнулся от высокого стульчика. Поскольку отцовство моментально превратило тебя j невыносимо самодовольного типа, нотацию прочитала я:
— Хорошо, Кевин, но запомни: ты можешь сидеть как взрослый, только если будешь вести себя как взрослый.
—НЕ не, не не. Не не-не-не: не не - не нене не-не не не-не не-не не не не.
Он насмешливо и с завидной точностью воспроизвел мою суровую интонацию; ему позавидовал бы любой импровизатор.
— Прекрати, Кевин, — сказала я как можно резче.
— Не-не не не не!
Я повернулась к тебе.
— НЕ не, не не. Не не-ие-не. НЕ не, не не. Не не-ие-не!
— Как давно это началось?
— Кажется, месяц назад. Это этап. Он его перерастет.
— Не не? Не-не, не не-ке-не. НЕ не, не не. Не не-не-не?
— Я не выдержу, — сказала я, с каждой секундой все больше сожалея о своих словах, возвращающихся ко мне пародийным
не не.
Ты хотел заказать Кевину луковые колечки, а я возразила, что он, похоже, весь день ест соленую дрянь.
— Послушай, — сказал ты. — Я счастлив, что он вообще что- то ест. Может, ему не хватает каких-то элементов вроде йода. Я считаю, что надо доверять природе.
— Перевод: ты тоже любишь чипсы и прочую дрянь, и вы подружились на этой почве. Закажи ему гамбургер в тесте. Ему необходим протеин.
Пока официантка повторяла наш заказ, Кевин продолжал выть не не, видимо переводя на свой язык «салат и фирменный соус».
— Какой смышленый мальчик, — сказала официантка, с отчаянием взглянув на настенные часы.
Когда принесли гамбургер, Кевин схватил высокую граненую солонку с огромными дырками и сыпал
соль, пока его тарелка не превратилась в гору Килиманджаро после снегопада. Я возмутилась и потянулась,
чтобы счистить соль, но ты перехватил мою руку с ножом.
— Почему бы не оставить его в покое? Пусть играет, — тихо упрекнул меня ты. — И эту соленую фазу он перерастет, а потом мы ему о ней расскажем, и он почувствует, каким причудливым был даже в таком раннем возрасте. Это жизнь. Это хорошая жизнь.
—По-моему, у Кевина никогда с причудами проблем не будет.
Хотя материнские чувства, овладевшие мною в последние дни, быстро испарялись, я собралась с духом:
— Франклин, в этой поездке я приняла очень важное решение.
Как всегда, в самый неподходящий момент официантка, со скрипом ступая по рассыпанной Кевином соли, принесла мой салат и твой чизкейк.
— У нее пятно на лице. — Кевин указал на родимое пятно дюйма в три шириной, напоминающее очертаниями Анголу, на левой щеке нашей официантки. Девушка густо замазала коричневую кляксу бежевым корректором, но он почти весь стерся. Как и в большинстве подобных случаев, попытка замаскировать
изъян выглядит хуже самого изъяна, что мне еще предстояло испытать на себе. Прежде чем я успела остановить Кевина, он сил ее: — Почему не моете лицо? Оно грязное.
Я рассыпалась в извинениях. Бедняжке было не больше восемнадцати, и, безусловно, всю свою жизнь она страдала из-за этого пятна. Девушка выдавила улыбку и пообещала принести соус.
Я повернулась к нашему сыну:
— Ты ведь знал, что это пятно не грязь?
— Не НЕ не не не-не не, не-не не?
Кевин сполз под стол, уцепившись пальцами за край столешницы и уткнувшись в нее носом. Его глаза поблескивали, и я не ела, но чувствовала его растянутые, крепко сжатые в странной ухмылке губы.
— Кевин, ты понимаешь, что оскорбил ее? А что бы ты почувствовал, если бы тебе сказали, что у тебя грязное лицо?
— Ева, дети не понимают, что взрослые могут болезненно относиться к своей внешности.
— А ты уверен? Ты об этом где-то прочитал?
— Может, не будем портить наш первый совместный вечер? — взмолился ты. — Почему ты всегда думаешь о нем самое плохое?
— С чего ты это взял? — растерялась я. — По-моему, это ты всегда думаешь самое плохое обо мне. Следующие три года я буду предпочитать невинную мистификацию, а пока попыталась исправить
впечатление от своего заявления. Боюсь, мои попытки оказались столь же вызывающими: мол, если ты считаешь, что я такая плохая мать, это твое личное дело.
— Ну и ну, — сказал ты. — Ты действительно в этом уверена? Это серьезно.
— Я помню, что ты говорил о Кевине и его молчании: мол, он не разговаривал так долго, потому что хотел делать это правильно. Ну, я тоже перфекционистка. И я плохо справляюсь и с НОК, и с материнством. На работе я постоянно беру выходные без предупреждения, и мы выбиваемся из графика, а Кевин просыпается, понятия не имея, кто останется с ним сегодня, его мать или какая-нибудь девчонка, которая непременно сбежит к концу недели. И так, наверное, будет до школы. Может, это даже полезно для НОК. Новый угол зрения, свежие идеи. Может, я слишком давлю на сотрудников.
— Ты, — ужас в голосе, — деспотична?
— НЕЕЕЕЕЕ? Не-не, нене не?
— Кевин, прекрати! Хватит! Дай маме с папой поговорить...
— НЕ-неее, НЕ-неее!.. Не не-НЕЕЕЕ!..
— Кевин, я не шучу, перестань выть, или мы уходим.
— Не НЕ не, не не, не не, не-не не не НЕне!
Не знаю, почему я пригрозила ему уходом, не имея никаких доказательств его желания остаться. Тогда я впервые столкнулась с тем, что станет впоследствии хронической головоломкой: как наказать мальчика с почти буддийским безразличием ко всему, чего его можно лишить.
— Ева, ты просто делаешь еще хуже...
— А как, по-твоему, заставить его заткнуться?
— Не не НЕЕЕ не-не не-не не неееееенеееееее?
Я его шлепнула. Не очень сильно. И он был счастлив.
— Где ты этому научилась? — угрюмо спросил ты.
Забавно: это было первым предложением из всего застольного разговора, не переведенное в не -не.
