– Прости меня, мама. – Абби нежно обняла ее, борясь со слезами. – Мне как-то не приходило в голову…
Увлеченная собственными стремлениями и желаниями, она и в самом деле не подумала о том, как мучительно для родителей потерять и второго ребенка. Конечно, ее отъезд в Сан-Франциско нельзя назвать потерей в полном смысле этого слова, как, например, смерть Роберто. Ведь это будет не окончательный разрыв. И все же…
Отказаться от мечты было выше ее сил. Как сделать, чтобы они взглянули на все моими глазами? – спрашивала она себя снова и снова. Как добиться, чтобы они поняли – без этого мне не жить?
* * *
– Я беспокоюсь за Абби, – сказал Тони жене.
Лючия, собирая с потрескавшихся тарелок остатки обеда и выбрасывая их в мусорное ведро, улыбнулась с выражением бесконечного терпения на лице.
– Почему, Тони? Потому что боишься, что она будет страдать, если ее мечты рассыплются в прах? Или потому, что страшишься собственных переживаний, которых не избежать, если она уедет из долины в поисках лучшей доли?
Тони посмотрел на нее долгим взглядом.
– Ты просто видишь меня насквозь, дорогая. – Он печально покачал головой. – Мне понятно, о чем ты думаешь. Дескать, я эгоистичный отец и потому не хочу, чтобы Абби нас покинула. Сплю и вижу, чтобы она вышла замуж за хорошего парня, устроилась здесь, поблизости, где я смог бы любоваться, как растут наши внуки.
– Я вовсе не считаю тебя эгоистом, – мягко ответила Лючия, с нежностью взглянув на мужа. – Напротив, мне кажется, ты любишь нашу девочку даже слишком сильно. Но это ведь не преступление. – Она сняла скатерть с пятнами томатного соуса от тушеной телятины, которую ели за обедом, и убрала в большую корзину у двери. – Я не больше твоего хочу, чтобы она уезжала от нас, и все же… Абби уже взрослая. Ей двадцать лет. Она имеет право жить так, как хочет, в том числе и вдали от нас, если таково ее желание.
– У нее чересчур грандиозные планы, – раздраженно возразил Тони. – Мечты, мечты… Она слишком многого хочет, вот что. А чем выше взлетаешь, тем больнее ударишься, когда придется падать.
Лючия, оставив дела, присела на край стола, глядя на мужа.
– Мне понятны твои чувства, Тони, поверь. И я тоже не хочу, чтобы ей было плохо. Но мы не сможем всегда оберегать ее от превратностей жизни. Она должна сама обрести силу.
– Ее так и тянет в этот чужой мир, совсем не такой, как наш! – Беспокойство Тони, казалось, только усиливалось. – В мир, который может разжевать ее и выплюнуть.
– Ну что же… Если так, тогда Абби надо научиться справляться с ним. – В словах Лючии звучала простая житейская мудрость. – Она сильная, Тони. Если ей не удастся добиться признания… уверена, это не сломит ее.
– Может, ты и права. – Тони Гианнини устало улыбнулся. – В конце концов, она ведь дочь своей матери. – Он потянулся за сигарой и прикурил ее. – Ей бы только еще научиться обуздывать свой горячий нрав.
Лючия положила руку ему на плечо.
– Боюсь, это будет не так-то просто, любимый, ведь Абби также и дочь своего отца, – вздохнула она.
Словно зачарованная Абби бродила по маленькому магазину в Санта-Елене, где продавались принадлежности для рисования. В долину Напа часто приезжали художники, и еще девочкой она не раз со жгучим интересом наблюдала за их попытками перенести на холст красоту здешней благодатной земли. Это было потрясающе! Они выжимали на палитру краски из тюбиков, брали мазок оттуда, мазок отсюда и, смешивая их, получали совершенно новый цвет. Даже сейчас Абби все еще поражалась своей собственной способности создать дюжину различных оттенков одного только зеленого, если это требовалось для точной передачи цветового разнообразия пейзажа. Ей всегда виделась какая-то магия в том, как разные участки луга по-разному отражают солнечный свет. А зеленоватый оттенок вина, совсем не такой, как зелень самого винограда и зелень высокой травы на окрестных лугах? Или вот это – натюрморт, выставленный в магазине. И художнику удалось так верно передать отражение света от шероховатой поверхности яблока, с одного бока ярко-красной, а с другого – бледно-желтой!
Дмитрий Сарнов, учитель рисования в колледже, первым понял и поддержал честолюбивые устремления Абби. Поощряя ее стремление рисовать, он рассказывал о том, как в свое время сам мечтал стать прославленным художником. Во время Второй мировой войны его родители вывезли из Австрии множество замечательных картин, пробудивших в юноше воображение и желание творить, перенося на холст свое собственное неповторимое видение мира. Затем были годы учебы в Школе изящных искусств в Париже, вслед за которыми пришло горькое понимание того, что его таланта недостаточно, чтобы создать себе имя в мире художников.
– Но ты, Абби… ты совсем другое дело. У тебя есть все: и способность видеть, и верная рука, и талант, – внушал ей Сарнов. – Ты достигнешь больших высот и непременно добьешься успеха.
Он учил, поддерживал и вдохновлял девушку. Когда Абби падала духом, он вливал в нее свежие силы, и она снова бралась за кисть. Именно благодаря ему она поверила в себя, без чего невозможно упорно двигаться вперед, к заветной цели…
Очнувшись от своих мыслей, Абби отобрала то, что хотела купить. Тюбики краски – столько, сколько могла себе позволить. Только тех цветов, с которыми она уже экспериментировала. Не имея денег, поневоле научишься расходовать их с толком. На холсты девушка даже не взглянула, поскольку обычно использовала старые белые простыни, обработанные особой клеевой массой из кроличьих костей. Описание этой технологии ей удалось найти в одной из книг по истории искусств.
Поистине, нужда – мать изобретательности, с иронической улыбкой подумала Абби, возвращаясь домой в своем «форде-фэрлейн» 1970 года выпуска. Единственный имеющийся в ее распоряжении мольберт собственноручно сделал отец, когда ей было еще двенадцать лет и у нее только-только начал просыпаться серьезный интерес к искусству. Она рисовала при любом удобном случае, где придется и когда придется, лишь бы была возможность установить мольберт. В работе он, конечно, был не слишком удобен, и это часто сказывалось на результате, но никто никогда не слышал от Абби ни единой жалобы. Она обладала очень ценным качеством – способностью мириться с чем угодно, если знаешь, что это не навсегда. Когда-нибудь у нее будет своя студия, настоящая студия, с тщательно продуманным освещением и всем необходимым для рисования. А может быть, и не только необходимым – кое-что она купит просто так, для удовольствия. Когда-нибудь все эти богатые, влиятельные люди, которые сейчас смотрят на Гианнини сверху вниз, будут драться из-за ее картин. Когда-нибудь, вне всякого сомнения, она добьется у них признания, и своими деньгами они создадут ей репутацию!
