Конечно, я не делаю ничего подобного. Предпочитаю не привлекать к себе внимание таким способом.
Мне становится все труднее переносить взгляды незнакомых людей. Я замечаю, когда люди смотрят на меня. Замечаю, когда смотрят мужчины, и, хотя каждый раз должна испытывать чувство триумфа от этих взглядов, полных скрытого желания, на самом деле они меня раздражают. Я не хочу, чтобы мужчины смотрели на меня без спроса, думая о том, чего я не знаю и не могу контролировать. Не хочу, чтобы они представляли меня в своей постели, перед телевизором, с одной рукой на пульте дистанционного управления, а другой – у них в штанах. Насколько мне известно, они представляют в таком виде практически всех женщин. Я не хочу этого и все-таки пью свой низкокалорийный кофе и собираюсь отправиться в тренажерный зал, чтобы сбросить очередную недельную порцию жира и доказать мужчине, который меня не хочет, что он не прав. Я хочу показать ему, какой я могу быть стройной и какой он мог увидеть меня, если бы имел, хоть капельку воображения.
Вы не представляете, как это страшно, когда долгие годы тебя никто не замечает, а потом ты неожиданно оказываешься в центре внимания, словно выскочила под звуки фанфар на арену цирка. Как правило, женщины привычны к вниманию со стороны противоположного пола, наслаждаются им, или игнорируют, или учатся справляться как-то иначе. Что касается меня, то я большую часть своей жизни оставалась для мужчин невидимкой, хотя и занимала в два раза больше места, чем обычная женщина. В жизни ничего не дается легко, что бы там ни рассказывали энтузиасты похудения на страницах глянцевых журналов. Выигрывая в одном, вы одновременно проигрываете в чем-то другом.
Трое маленьких братьев и их мать устраиваются за соседним столиком. Мальчишки взбираются на металлические стулья, а те трясутся и скрипят, царапая ножками по тротуару. Внезапно рыжеволосый карапуз издает пронзительный вопль – старший брат вырвал у него из рук палку и начал колотить ею по ногам младшего и по столу. Особых способностей к музыке у ребенка явно не наблюдается. Ни сколько-нибудь выраженного ритма, ни тем более мелодии в издаваемых им звуках я не слышу.
–Уильям, немедленно верни палку Дугалу! – требует его высокая изможденная мать.
Услышав имя Дугал, я усмехаюсь, хотя сама не знаю почему. Конечно, кинозвезду с таким именем представить сложно, но, в конце концов, в наши дни детей называют и гораздо более нелепо. Некоторые люди усмехаются, когда впервые слышат мое собственное имя, хотя лично я очень им горжусь. На мой взгляд, если человеку чем-то не нравится имя Санни, значит, у него серьезные проблемы со вкусом.
–Сидите здесь и не балуйтесь. Хотя нет, пойдемте со мной.
Все трое мальчишек издают в унисон пронзительный вопль, а младший хватает мать за руку и тянет ее к дверям ресторана. Я мысленно молю, чтобы женщина завела детей внутрь, но тут как назло появляется официантка, не вовремя решившая собрать со столиков грязную посуду. Заказав три фруктовых сока и чашку диетического мокко, женщина пытается снова усадить сыновей на стулья. Я смотрю куда-то вдаль, пока старший из мальчиков не начинает носиться вокруг моего столика, а непрерывно вопящий Дугал не припускает за ним следом. Сделав на своих маленьких пухлых ножках несколько кругов, Дугал вдруг бросается к дереву, которое стоит ярдах в десяти от ресторана. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, чем занята мать мальчиков. Она старается пристроить во рту самого младшего карапуза соломинку из стакана с соком и одновременно поглядывает на двух других сыновей.
Не знаю, что родителям следует делать с малышами, однако уверена – дети не должны так орать. Если у меня когда-нибудь появится собственный ребенок, то в общественных местах он будет вести себя идеально. Мои дети будут умными, милыми и самостоятельными, а кричать и колотить предметами по столу они не будут. Дома – пожалуйста, а на людях – ни в коем случае.
–Дугал, быстро иди сюда! Чарли! Немедленно перестань! – кричит несчастная мать, заметив, что старший сын расстегнул шорты и уже собрался помочиться на придорожное дерево.
Оба застывают на месте как вкопанные. Чарли послушно застегивает шорты. Секунду спустя они опять начинают носиться вокруг моего столика. Старший из мальчишек, Чарли, толкает мой стул всякий раз, когда пробегает мимо, и я торопливо ставлю чашку на стол, чтобы не расплескать кофе на свою белую блузку из лайкры.
Я смотрю на часы. Тренажерный зал откроется только через двадцать минут. По воскресеньям он работает с восьми утра, как, будто Господь не разрешает заниматься спортом, пока солнце не встанет достаточно высоко. Ну что ж, еще десять минут детских воплей, и можно будет идти.
Улица остается на удивление тихой. Слишком тихой даже для воскресенья и для такого раннего часа. Сейчас поздняя осень и, несмотря на жаркую погоду, туристов совсем немного. Именно из-за жары люди и не высыпаются. Большинство, наверное, вертятся в кроватях, взбивая подушки и стараясь забыться сном еще хотя бы на часок.
Чарли прекращает бегать вокруг стола и останавливается напротив, уставившись мне в глаза.
–Что такое? – спрашиваю я спокойно, без всякого интереса.
–Кто будет ухаживать за твоей собакой, когда ты умрешь? – интересуется ребенок, мотнув головой в сторону спящего Лабрадора, который привязан к ограждению примерно в пяти футах от меня.
–Это не моя собака, – отвечаю я ребенку.
Шестилетний Чарли качает головой и фыркает. Я фыркаю в ответ. Чарли поднимает на меня свои маленькие глазки и снова начинает бегать вокруг стола.
Я оглядываюсь по сторонам. Скорее всего, собака принадлежит или немолодому мужчине, сидящему в соседнем «Гарден кафе» чуть дальше по улице, или пожилой даме, которая устроилась за одним из столиков «Старбакса», прячась под навесом от утреннего солнца. На календаре уже двадцать седьмое сентября, однако, метеорологи обещали, что сегодня будет один из самых жарких дней в году. Несмотря на такую теплую погоду, пожилая дама одета в толстое темно-серое пальто из тех, что носили в сороковых годах двадцатого века. На голове у нее пурпурно-красная шерстяная шляпа с ветхой кисточкой. Я быстро отворачиваюсь, пряча внезапно набежавшую слезу. Старушка выглядит такой ранимой! Если бы она вдруг попросила меня пожертвовать монетку инвалидам войны, я бы точно не выдержала и разрыдалась в три ручья. В следующую секунду старушка вытирает платком опущенные уголки своего восьмидесятилетнего рта – там скопилось немного слюны. Мне становится неприятно. Вообще- то я уважаю старых людей, но предпочтение отдаю тем, у кого слюни изо рта не текут.
