Тетка Оля встретила меня с радостью; всплеснула руками, кровь так и бросилась ей в лицо. Тетка не особо опечалилась, когда узнала о полнейшем моем провале.
— Ты, Аленка, не пропадешь!
«Ах, тетя! — переживала я. — Легко быть уверенным за кого-то…»
Между тем можно было подумать, что тетку даже радовал такой поворот событий. Она так и ходила вокруг меня и приговаривала:
— Вон какая видная девица! И на что тебе этот филологический? Чахнуть над бумажками… Я тебя лучше к нам в магазин устрою. И оденешься, и на хлебушек с колбаской заработаешь. А главное, на виду будешь! Словно на витрине! Для девушки-то что важно? Жениха найти. Или чтоб он ее нашел. Женское дело главное — удачно замуж выйти. А мимо магазина ни один «замуж» не проходит, обязательно посетит. Какого-то и зацепишь…
Я помалкивала, не возражала. В моем положении, как известно, не принято возражать.
Муж тетки Лука Ильич (старше ее лет на двадцать), старичок, посмеивался, тоже похаживал вокруг меня, заглядывал в глаза, ласково гладил по плечу:
— Какая ты красавица! Да молоденькая… Надо было сразу к нам идти, как в Питер приехала. Чего стеснялась?
А тетка собирала на стол.
— Ничего, не трагедия. Учиться не поступила? Пусть это будет самая большая беда в твоей жизни… Главное, девочка, — все при всем. А интерес тебе найдем. И нам повеселей будет. Жить негде? Не беда! Поживешь у нас первое время. Вон — у Луки в комнате. А он ко мне переберется. Так уж и быть! Ради тебя, Аленка, приму этого Луку. Поживешь… Нечего по общежитиям мыкаться.
— Поживет, поживет, — хихикал Лука Ильич и все что-то вокруг меня суетился, оглядывал, как облизывал. Милый такой благообразный старичок.
Мне от чересчур ласковых взглядов его почему-то хотелось защититься. Застегнуть блузку на все пуговицы, что ли?.. Так я, кажется, и сделала.
Лука Ильич поморщился и отошел. Надо же! Я в свои семнадцать лет и не предполагала, что старики обращают внимание на молоденьких девушек. В известном смысле внимание… Оказалось, еще как обращают!
Да, настроение у меня в тот день было хуже некуда.
А сейчас? Сейчас я закалилась. Хотя порой мой корабль дает довольно крутой крен и его нещадно треплют бури, но в кают-компании светло и протоплено, а на столе расстелена карта, на которой ясно прочерчен мой путь. Недавно я встретила одну из тех, с кем поступала. Они все благополучно закончили университет. Кто-то выскочил замуж, кто пошустрей — занял место в бизнесе (стоит оговориться, весьма невысокое место), остальные преподают в школе русский язык и литературу. Писателей и поэтов ни из кого не вышло. И только я, не поступившая в свое время, сейчас пишу книги, которые находят своего читателя (особенно первая). Способность к литературе — дар, который дается свыше. Если нет его, — никакая учеба не поможет. Отец, которого я не знала, кажется, щедро меня одарил. Он дал мне впечатлительность, сообразительность и силу духа. Что еще нужно профессиональному литератору?
И вот я везу в издательство свою третью книгу.
Но отец позабыл про мое личное счастье. Двадцать четыре года уже… А семьи-дома нет. Хотя и недурна собой, и не глупа (впрочем, ум не стоит заносить в «плюс»; многие мужчины, как огня, боятся умных женщин), и, кажется, известна чуть-чуть. Время от времени балуюсь фельетонами — обнаружила, что мой язычок может быть остер. Определенно, имя мое знают. А вот меня? Пожалуй, это нормально. Так должно быть со всяким истинным творцом. Творения его всем известны, а он сам как бы в тени.
Тетка рисовала мое будущее яркими красками:
— Устроим тебя в магазин. Кое-каким тонкостям подучим. Приварок пойдет к зарплате — будь здоров. Озолотишься!.. Замуж отдадим, построишь или купишь квартиру, оденешься в меха, в бархаты и атласы, деток красивых нарожаешь. Жизнь тебе такая и не снилась! Это уж, поверь, получше, чем над бумажками слепнуть, мозги сушить!.. На виду, на виду будешь. Вот что для тебя сейчас главное.
— А поэзия? — с грустным сердцем вставляла я.
— Какая такая поэзия? — не сразу понимала тетка. — Ах, это!.. Стишки кропать? Так это тогда хорошо, когда в кошельке толсто… когда в холодильнике ждут не дождутся три сорта колбасы, три сорта сыра… когда «в животике булькает чай»… когда муж любящий за тебя посуду помоет…
— Главное — любовь! — поддакивал Лука Ильич. — Не упусти, детка, своей поры, своих возможностей. Все от жизни возьми, чтоб потом не жалеть. Жизнь без любви — что нецветной телевизор. Или как еда при насморке — что постное, что скоромное, что деликатес, что каша — все на один вкус.
— Вот-вот! — улыбалась тетка. — Ты послушай Луку. Он иногда говорит умные вещи!
А Лука Ильич и рад похвале. Подсаживался добренький старичок ко мне поближе, строгих взглядов жены не замечал. Наливочки домашней все подливал. Шутил, смеялся, жарко дышал мне в ухо, отечески поглаживал по голове, по плечу… и совсем запросто — по коленке.
Из-за этого Луки я и не осталась тогда жить у тетки. Может, приснилось мне, может, почудилось… Насторожило… Среди ночи приоткрылась тихонько дверь, и кто-то будто смотрел на меня из прихожей, из темноты. Долго смотрел — я кожей чувствовала липкий взгляд. Наверное, это был Лука. На него очень похоже. О чем он думал в тот момент, вряд ли может предположить нормальный человек. Но, слава Богу, не вошел! Дверь также тихо закрылась… А на душе у меня было тревожно. И гадко как-то. Будто подержала лягушку в руках. Машинально я взглянула на свои ладони. В лунном свете увидела — они были бледными. Я повернулась на другой бок и натянула повыше одеяло…
На следующий день я поднялась рано. Поцеловала тетку, поблагодарила за теплый прием, подхватила свой пакет «Мальборо» и без всяких объяснений ушла.
Город уже не был мне чужим. Я уже знала в нем одно место, где мне может быть хорошо. Туда — к театру — и отправилась.
Мариинский театр — отдельная страница в моей жизни. И не худшая страница. Мне как литератору лучше многих известно, что первые страницы книги — самые важные. Они задают тон, они более других влияют на все последующее повествование, они — как врата, через которые ты входишь в незнакомый новый мир. И эти врата распахнулись передо мной широко, гостеприимно.
Начальник отдела кадров был в отпуске. Меня принимала его зам — пожилая симпатичная женщина. Едва я ступила на порог, она ласково улыбнулась, будто согрела меня весенним солнышком.
И поднялась мне навстречу:
— Все ваши беды у вас на лице…
Проходя мимо зеркала, я погляделась в него. Неужели так заметно, что мне плохо, как бесприютной стрекозе из басни? Неужели так видно со стороны, что мне некуда идти? Лицо как лицо. Улыбка на месте, глазки блестят… Но блестят они как-то тревожно. Очень проницательна эта женщина! Она ведь видит меня в первый раз.
