Гелка, конечно, согласилась немного поиграть, но попыталась взять за это странную цену, начав канючить:
— Андрей, ангел, а может быть, ты и вправду эту ночь со мной проведешь, а? Ну хотя бы одну ночь. Одну ночь, прошу! Вдруг у нас что-нибудь получится? Неужели ты совершенно равнодушен к бабам? Давай я вылечу тебя…
Я раздраженно спросил:
— Ты этого искренне хочешь или решила заняться сексуальной благотворительностью?
Гелка, заикаясь, почти призналась мне в любви:
— Ты мне нравишься, Андрюшка. Я люблю все твои мальчишеские повадки, твои блядские глаза… легкую походку… милую картавость и всю твою резвость, всех твоих арлекинов, за которыми прячется смерть. Да-да, смерть, я почему-то так чувствую. Ты весь какой-то ночной театрик смерти… Ты знаешь, я думала, что сегодня мы разобьемся вдребезги, и даже была готова к этому…
— Еще водки?
Раскрасневшаяся Гелка заглатывала стопки и лихорадочно курила. Я открыл окно: ветер принес в мой бункер запах мокрых берез, теплого асфальта и сырой земли, опаловые капли на можжевеловом кусте, последние хризантемы на помятой клумбе. Декорации. На середине сцены, под фонарем, стояла еще горячая стреноженная «Ява», где-то далеко стонала сирена пожарной машины или «скорой помощи», или это вострубил последний ангел? Да-да, летит мой промокший ангел с полицейской мигалкой над осенним маленьким городом — у ангела были твои глаза. Денис. Мне показалось, что в отсветах стекла мелькнула тень мальчика. Эй, мои ночные арлекины, садитесь на своих взыгравшихся дельфинов, мчитесь по облакам — к нам, сюда, сюда скорей, на свет бумажной китайской лампы, на запах тлеющей розы, будет вам грустить в пещерах, где только лунные сталактиты и искалеченные рояли бредят марсовой инфлюэнцей, где отроки на гигантских стрекозах играют на тростниковых флейтах… Взгляните, как тепла и благодатна русская осень, как темны и сочны наши рощи, сады и парки, как свежи наши плоды! Взгляните, как мы одиноки и заброшены: дети не рождаются, и в светильниках умаляется масло…
Гелка основательно напилась и таяла как мороженое. Она превращается в похотливую пьяную бабу с немотивированными желаниями. Блудница после золотой критической дозы начинает плодить чертей, и ее рыжие гаденыши уже скачут по моей комнате, путаются под ногами, трубят в пионерские горны: «Взвейтесь кострами, синие ночи…» Гелка лежит на диване, запрокинув голову, расставляет ноги в стороны и хрипит: «Давай я заточу твой карандаш, Педрила Македонский! Выеби меня… Выеби!.. Оплодотвори мою пустыню, голубой ангел: я парень, я парень, я голубица…» Она смешно морщила лоб и была похожа на маленькую вспотевшую обезьянку, которую я видел в мюнхенском зоомагазине — тот зверек схватил меня влажной ладошкой за шелковый галстук и не хотел его отпускать, пока в наше единоборство не вмешался ассистент. От моего нового галстука стало разить мочой и апельсинами, и я выбросил его на улице…
Между тем моя будущая «жена» дошла до таких художественных высот, что разорвала на себе паутину колготок, сбросила юбку и расстегнула блузу, обнажив бледные, почти детские груди с воспаленными сосками. Зрелища ужаснее я еще не видел, даже наэлектризованный Мур выбежал из гостиной. Гелка неистовствовала — рыжая, раскрасневшаяся, сущая библейская блудница, мать всех мерзостей земных. Я решил не упускать момента и сделал несколько снимков в свой провокационный альбом. Скотина Найтов. Грозовые вспышки «Минольты» немного отрезвили стриптизерку. Она даже пыталась позировать, но была полужидкой, окончательно растаявшей медузой. Через несколько минут она с удовлетворением блевала в ванной, мочила волосы и дрожала слабеньким телом. Блевала кислятиной жизни, чернобыльским мясом, суррогатными спиртами, нитратами и пестицидами, противозачаточными таблетками — блевала щедро, от глубины души. Тошнит! Блевать от сучьей жизни, блевать на мифические законы и деревянные деньги, верни им их же гадость, мерзость и мертвечину, чистая грешница, летаргический ангел бездарной страны: Гелка вышла из ванной мокрая и бледная, синева под глазами просвечивала еще больше, тушь потекла. Гелка прохрипела: «Тошнит, Андрюшка, опять икру метала».
* * *
Богодухновенное твое пробуждение, возвращение из ночных вольных странствий — скорей, скорей, сквозь молочное утро, протри запотевшее окно: мальчик спит, вот-вот проснется. Призраки давно покинули комнату, солнечные шары взрываются в зеркалах, начинается кухонная какофония: свистящий чайник, перемеливающиеся кофейные зерна, звон чашек и ложек, жирное шипение яичницы с беконом. Денис по-воровски быстро прошмыгнул в ванную, потому что его член был еще в напряжении, как это часто бывает у подростков при утреннем пробуждении. В ванной он поиграл своим хозяйством, встал под горячий душ, намылил голову ромашковым шампунем. Мать постучала в дверь: «Чистюля, в школу не опоздай. Я на работу. Завтрак на столе…» Денис смотрел на зыбкое отражение в запотевшем зеркале — и там, за амальгамой стекла, тысячи радужных лососей брачно играли в мраморных каналах, юноши в туниках бежали по площади, вздрагивали пинии в теплых ветрах, и смуглая девочка в повязке продавала виноград из корзины. Мышцы перекатывались в падающих тяжелых каплях. Пахнуло морской зеленью, загудели раковины, жемчуг покатился по каменному полу, и Денис чувствовал, как всполохи золотого и синего огня окружают его тело. Он глубоко вдохнул эту свежесть и увидел, как грубые паруса напряглись в потоках мощного ветра. Над палубой кружили чайки, негры стучали в барабаны, арапчонок танцевал на травяном ковре, подпрыгивая и сверкая пятками. Два лиловых негра внесли на скрещенных руках старика с иссохшими ногами и посадили его в плетеное кресло. На деревянной скамье у борта бритоголовый мужчина растирал юношу укропным маслом. Голый Денис прошлепал на кухню, оставляя мокрые следы на линолеуме (присутствующий призрак Андрея Владимировича не очень удивился бы, если бы его ученик вышел из ванной в ластах и маске, с морской звездой в руке и с тиной на выгоревшей челке). Нарцисс возвратился в комнату, обклеенную журнальными плакатами, надел зеленые слипы с вышитым сбоку оранжевым крокодильчиком и посмотрелся в зеркало — юношеский бугорок смотрелся очень аппетитно. Школьные брюки были немного узки, но они подчеркивали выделяющиеся ягодицы. Денис быстро оделся и с потертым кожаным портфелем резво выскочил на шуршащую осеннюю улицу, поздоровался с местным придурковатым почтальоном, купил жвачку в ларьке и запрыгнул в звенящий трамвай…
Даже с неглубокого похмелья мне всегда было страшно браться за руль, и в этот судьбоносный день я решил не мучить саранчиху. Мертвенно бледная Гелка все еще изволила почивать, и я оставил ей записку: «Доброе утро, котенок! Надеюсь, выучила роль. Будь готова как пионерка. Любящий муж».
