— Что? — спросила я в тон ей.
— Глаз не сводит, — сообщила она, не уточнив, правда, с кого.
Полуобернувшись через некоторое время, я сразу поняла, о ком шептала мне бдительная подруга. За маленьким столиком сидел высокий стройный молодой человек. Черные прямые волосы до плеч были разделены пробором. Нос, та часть лица, на которую я прежде всего обращаю внимание, был крупным, выразительным, хорошей формы. Глаза — светло-синими, именно светло-синими, а не голубыми. Но самое удивительное, что на столе перед ним рядом с тарелкой лежала открытая книга. Это очень живо напомнило мне старшие классы школы. Вернувшись днем в пустую, залитую осенним или весенним светом квартиру, я снимала черный фартук и коричневое форменное платье, мыла руки и, захватив любимую книжку, тогда это был Ремарк или Ильф и Петров, шла на кухню разогревать обед. А потом, не торопясь, хлебала супчик, уставившись в книжку. Тогда, зайдя днем к любому из одноклассников, можно было увидеть одну и ту же картину: рядом с тарелкой раскрытая книга. От родителей попадало за то, что частенько и то и другое оставалось на столе до их прихода.
Почувствовав мой взгляд, Читатель, как я мысленно назвала соседа слева, оторвался от книги и улыбнулся мне одними глазами.
В отличие от завтрака, во время ужина напитки не выставлялись, их надо было заказывать официантам, ловко и несуетливо обслуживающим голодных отдыхающих. Мы взяли бутылку красного вина «Риоха» и принялись закусывать вино оливками, свято следуя мудрому правилу путешественников — есть и пить все только местное. Потом наше праздное внимание привлекла внешность обслуживающей нас официантки.
— Ей лет за тридцать пять, — предположила я.
— Да кто их разберет, этих испанок, — благоразумно заметила Марина.
— Ты только посмотри, какие у нее интересные черты лица, а стройность и маленький рост в сочетании с короткой стрижкой делают ее похожей на травести, — увлеклась я рассуждениями.
— Да, с такой внешностью и волевым взглядом ей бы не официанткой быть, а тореадором, — возразила моя подруга.
— Как? Ведь женщины не участвуют в корриде! — изумилась я и этой неосторожной репликой обрекла себя на прослушивание лекции о корриде. Марина тут же заявила, что Испания без нее — все равно что море без солнца, ветер без паруса, пиво без пены, а маслины без косточек. В общем, до конца ужина и еще долго после него она просвещала меня насчет корней, традиций, а также современного состояния корриды в этой стране. Кое-что я даже запомнила.
Существуют свидетельства, что коррида появилась на территории Испании уже в начале нашей эры. Родиной и долгое время центром ее был город Ронда, расположенный в предгорьях Сьерра-Бермех в Андалузии. Название города отражает его главную достопримечательность — круглую арену для боя быков, что является греческим изобретением. Любовь к корриде в Испании носит культовый характер и пронесена беспечными андалузцами через века. По мнению культурологов, как я узнала, доедая десерт, коррида — прекрасное средство для выхода агрессивных страстей горячих жителей юга. Но современное отношение к ней разделило испанцев на ярых сторонников и столь же ярых противников этого варварского зрелища. И наконец, Марина сообщила, что феминизация не миновала и эту сферу: табу на участие женщин в корриде сломала Кристина Санчес — первая женщина-тореадор в Испании.
К этому моменту рассказа мы уже поднялись из ресторана в уютный холл гостиницы.
— Вот, посмотри, — подруга подвела меня к афишам, висящим на дверях туристического офиса отеля. — Это программа корриды в ближайшую субботу.
На афише были написаны время и место проведения боев, имена участников, цены на билеты и была помещена большая фотография, с которой серьезно, немного исподлобья на нас смотрел молоденький тореадор в костюме.
— Это женщина, — сообщила Марина.
— Откуда ты знаешь? — удивилась я.
— Тут написано ее имя, Соледад Руис. Наша официантка в костюме выглядела бы так же.
— Да, пожалуй, — согласилась я. Потом перевела взгляд на соседнюю рекламу, посвященную фламенко. В Испании знакомство с фольклорными танцами для туристов так же традиционно, как песни гондольеров в Венеции.
— Что тут написано? — спросила я, показывая на красотку в красном платье, изображенную рядом с мечтательной тореадоршей.
— Концерт фламенко.
— Это я поняла, а где?
Марина вчиталась:
— Будешь смеяться, через час в нашем отеле.
— Здорово, вот это мы не пропустим, — решительно сказала я.
Оставшееся до представления время мы провели в саду, который был главной роскошью этого элегантного и уютного отеля. Из его холла через боковые французские окна можно было попасть на крытую веранду и в гостиную с баром и маленькой эстрадой, где по вечерам под руководством долговязого массовика-затейника плясали под музыку преимущественно дети, но иногда и их родители. От веранды вниз террасами спускался сад, где каждое дерево было ухожено и даже снабжено табличкой. Испанские названия деревьев казались нам именами собственными. На первой террасе стояли полукруглые скамейки, а в центре — каменный, но не фонтан, а столик для игры в шахматы. Следующая терраса была отведена под мини-бар, бильярдную и настольный теннис, расположенные под крышей густо растущего винограда. Днем там было прохладно, а по вечерам — холодно. Далее находился теннисный корт, а еще чуть ниже — два овальных бассейна с газончиками вокруг них, где на лежаках проводили основное время большинство обитателей отеля. Температура моря 20–21 градус для них, видимо, была недостаточной, да и хлорки в море значительно меньше, чем в бассейне. Детская площадка занимала последний кусочек нашей территории. На ней пышно зеленел толстый пень от спиленной магнолии, между кривыми корнями которого, как крапива, густо рос столетник — хотелось заготовить его на осенне-зимний период насморков и кашлей.
Между первой и второй террасами разместился прудик с мостиком, дорожка от которого вела к окнам ресторана. Бархатный воздух вечера благоухал сладкими южными запахами, и мы устроили праздник нашим носам, из-за чего даже чуть опоздали к началу концерта, о котором нас вдруг возвестил раздавшийся в тишине перестук каблуков и стрекот кастаньет.
Все столики в гостиной были заняты, и мы устроились на веранде, откуда тоже была хорошо видна сцена.
На ней танцевали четверо. Цыган лет тридцати, небольшого роста, плотный, некрасивый, но со сценическим обаянием, так важным для артиста, и три молоденькие девушки с плотными, далеко не балетной комплекции телами и крепкими пузатенькими ножками. Одна мелодия сменяла другую, созвучно музыке менялись наряды, и мы, отбросив снобизм, попали под действие волны истинной радости и азарта, которую источали артисты. Танец мужчины был наполнен исконным смыслом фламенко — страстью, но не своей, а той страстью, которую он вызывал в своих партнершах. Они заигрывали с ним, любили его, ревновали, бросали и возвращались к нему вновь. Каждая пыталась отбить его у подруг своим мастерством. Он же старался уделить внимание каждой. Тогда, вдруг обидевшись, девушки объединялись против него, и ему приходилось отражать их наступление. Бурные сцены сменялись лирическими. Каждая танцорша признавалась танцору в любви, находя для этого свой ритм, свой рисунок танца, свой перестук кастаньет. Девушки танцевали с увлечением, иногда простовато, иногда по-ученически, старательно шевеля губами, чтобы не сбиться со счета, хмуря лица при самых сложных фигурах и расцветая счастливыми улыбками, удачно их исполнив. И зрители не могли не разделить их восхищения этими танцами, появившимися вместе с цыганскими племенами на Иберийском полуострове в VII–VIII веках нашей эры, и с тех пор так вошедшим в культуру Андалузии, что уже невозможно определить их национальную принадлежность.
